[indent] это по определению не могло быть хуже того, что джинни уизли имела на данный момент. кроме вернувшейся девичьей фамилии, отдельного хранилища в банке и белой, выгоревшей полосы, где еще недавно был золотой обруч кольца. иронично. губы ползли растягиваясь на один уголок между неопределенным хмыканьем и ведением худого плеча в сторону, в конце концов это мог быть лютный, напоминала она себе. хотя, даже в лютном ее персону не жаловали по причинам небезызвестным, что носили имя гарри поттер.

[indent] в какой-то момент все в ее жизни сузилось до одного имени "гарри", с ее собственного попустительства, и если раньше это казалось единственно верным и правильным, то со временем те самые розовые очки, отвратительного цвета, кофточки долорес амбридж, разбились, являя на свет совершенно иную картину; ту самую в которой каждая дверь возможностей за которые она пыталась ухватиться скользящими пальцами захлопывалась прямо перед носом, не дав ей даже договорить своего имени, джинни уизли/уже не поттер, норовя прищемить не только пальцы, но и тот самый нос. в один миг, хотя, если быть честной - это растянулось на долгую тяжбу с десятком ненужных вопросов, словно принимавший их с гарри волшебник министерства спешил утолить свое не здоровое, до чужой личной жизни, любопытство, и несколькими разгромными статьями на первых страницах, под заголовками изобличающими нынешнюю свободу героя магической британии и ее вероломное нахальство, где она была то ли коварной изменщицей, то ли проклятой ведьмой поившей национального героя амортенцией. еще со школьных лет джинни знала искусство пера, желтушного цвета прессы и действительно не могла выбрать, что хуже, пока на ее адрес не стали приходить вопиллеры и проклятые письма.

[indent] пожалуй, развод с гарри поттером давался ей, по факту им, сложнее, чем каждый из них мог себе представить, даже если гарри самозабвенно предлагал разобраться и сделать все по тихому, в конце концов даже он устал от того, что его личная жизнь так и не перестала быть достоянием общественности, словно каждый волшебник магической британии знал как лучше и с чистыми помыслами, на этом уизли дергала верхней губой, словно готовая оскалиться то ли в раздражении, то ли скривиться от отвращения, спешил помочь давно не юному герою. на гарри злиться не получалось даже в момент, когда очередная ведьма не скрывала ехидства во взгляде бросая, вы нам не подходите, а ее спортивные заметки, что еще вчера публиковались с завидной регулярностью возвращались обратно с отвратительной пометкой о том, что такой формат совершенно не пригоден для их колонки. заставляя саму уизли презренно кривить губы мысленно проклиная каждого до седьмого колена не иначе, как только сходила красная пелена с глаз и перестали подрагивать руки.

[indent] это действительно не могло быть хуже того, где джордж вылавливал ее после семейного ужина, что проходил каждую последнюю пятницу месяца и предлагал помощь. потому что единственный знал ее лучше всех остальных, раньше их было двое, где слова о найденной работе - ложь. джинни уизли всегда была этой маленькой лгуньей; вот, только, ей не нужна была помощь брата - это как расписаться в собственной беспомощности, подтвердить что она все еще та маленькая несостоятельная одиннадцатилетка уизли, что попалась в ловушку витиеватых чернильных слов - глупая и наивная; что ее сломали. снова.

[indent] будто бы, снова, не совсем удачно собрали в закрытой палате больницы святого мунго; джинни не раз ломала кости на тренировке, знала не по наслышке, что восстанавливать переломы - то еще удовольствие, растить новые кости - кровавый ад; вот, только, кажется она такое уже проходила и, как тогда, сейчас в ее жизни оставалось не так много стабильных переменных - не говоря уже о людях, что держали раскрытую ладонь, протягивая руку. кто бы ей сказал в школе, за чью руку она схватится сейчас, получил бы летучемышинный сглаз вдогонку, за такие шутки. по сути это была не совсем рука - клочок желтой пергаментной бумаги и знакомый наклонный почерк, с адресом, где ее будут ждать; а перед глазами все та же блядкая улыбка нотта, что растягивала собственные губы в подобии, потому что джинни уизли знала наверняка, что за ней что-то последует, чаще всего то, что ей могло не понравиться; это была странная дружба, а возможно, ей просто надо было перестать думать школьными рамками; никто из них не был продолжением своего факультета в послевоенной реальности, но казалось именно слизеринцы держались крепче всего друг за друга. и в этом уизли так же находила иронию.

[indent] там за ворохом отталкивающих чар и заклинаний, о которых самой уизли только приходилось догадываться, не возникало вопросов о легальности данного предприятия, но и выбора собственно у нее не было; а даже если бы и был, то она бы предпочла клуб, жеманным улыбкам и перетиранию ее бренных костей за спиной. ее встречал просторный тихий зал погруженный в полумрак все еще хранил в воздухе запах дорогого алкоголя и тень посетителей, что казалось ушли совсем недавно, они с джинни разминулись, предоставляя тем немногим работающим здесь - мгновения тишины, прежде чем зал снова будет заполнен перезвоном бокалов, негромкими разговорами и тихой музыкой. встречами, которые, уизли была уверена, не проведешь в косом переулке или в дырявом котле, чтобы не привлечь внимание авроров. уизли тянула улыбку на уголок, откидывая рыжую копну волос за плечи и проходя к барной стойке, внутренне сжимаясь толь от предвкушения, толи от неизвестности, не давая себе шанса отступить. ведь, джинни уизли никогда не была трусихой.

[indent] - могу я встретиться с управляющим? - голос ее отдаеся в тишине помещения, обращая на себя внимание чужих глаз. джинни щурит свои, но так и не находит в чужом лице узнавания, которое, если и есть, спрятано глубоко под маской вежливого безразличия; губы стараются сложится в приятную улыбку, ведь главное - произвести хорошее впечатление, - джинни буквально кожей чувствует - выходит из рук вон плохо. но на самом деле, не может же быть хуже, чем есть на данный момент.[/img]

это по определению не могло быть хуже того, что джинни уизли имела на данный момент. кроме вернувшейся девичьей фамилии, отдельного хранилища в банке и белой, выгоревшей полосы, где еще недавно был золотой обруч кольца. иронично. губы ползли растягиваясь на один уголок между неопределенным хмыканьем и ведением худого плеча в сторону, в конце концов это мог быть лютный, напоминала она себе. хотя, даже в лютном ее персону не жаловали по причинам небезызвестным, что носили имя гарри поттер.

в какой-то момент все в ее жизни сузилось до одного имени "гарри", с ее собственного попустительства, и если раньше это казалось единственно верным и правильным, то со временем те самые розовые очки, отвратительного цвета, кофточки долорес амбридж, разбились, являя на свет совершенно иную картину; ту самую в которой каждая дверь возможностей за которые она пыталась ухватиться скользящими пальцами захлопывалась прямо перед носом, не дав ей даже договорить своего имени, джинни уизли/уже не поттер, норовя прищемить не только пальцы, но и тот самый нос. в один миг, хотя, если быть честной - это растянулось на долгую тяжбу с десятком ненужных вопросов, словно принимавший их с гарри волшебник министерства спешил утолить свое не здоровое, до чужой личной жизни, любопытство, и несколькими разгромными статьями на первых страницах, под заголовками изобличающими нынешнюю свободу героя магической британии и ее вероломное нахальство, где она была то ли коварной изменщицей, то ли проклятой ведьмой поившей национального героя амортенцией. еще со школьных лет джинни знала искусство пера, желтушного цвета прессы и действительно не могла выбрать, что хуже, пока на ее адрес не стали приходить вопиллеры и проклятые письма.

пожалуй, развод с гарри поттером давался ей, по факту им, сложнее, чем каждый из них мог себе представить, даже если гарри самозабвенно предлагал разобраться и сделать все по тихому, в конце концов даже он устал от того, что его личная жизнь так и не перестала быть достоянием общественности, словно каждый волшебник магической британии знал как лучше и с чистыми помыслами, на этом уизли дергала верхней губой, словно готовая оскалиться то ли в раздражении, то ли скривиться от отвращения, спешил помочь давно не юному герою. на гарри злиться не получалось даже в момент, когда очередная ведьма не скрывала ехидства во взгляде бросая, вы нам не подходите, а ее спортивные заметки, что еще вчера публиковались с завидной регулярностью возвращались обратно с отвратительной пометкой о том, что такой формат совершенно не пригоден для их колонки. заставляя саму уизли презренно кривить губы мысленно проклиная каждого до седьмого колена не иначе, как только сходила красная пелена с глаз и перестали подрагивать руки.

это действительно не могло быть хуже того, где джордж вылавливал ее после семейного ужина, что проходил каждую последнюю пятницу месяца и предлагал помощь. потому что единственный знал ее лучше всех остальных, раньше их было двое, где слова о найденной работе - ложь. джинни уизли всегда была этой маленькой лгуньей; вот, только, ей не нужна была помощь брата - это как расписаться в собственной беспомощности, подтвердить что она все еще та маленькая несостоятельная одиннадцатилетка уизли, что попалась в ловушку витиеватых чернильных слов - глупая и наивная; что ее сломали. снова.

будто бы, снова, не совсем удачно собрали в закрытой палате больницы святого мунго; джинни не раз ломала кости на тренировке, знала не по наслышке, что восстанавливать переломы - то еще удовольствие, растить новые кости - кровавый ад; вот, только, кажется она такое уже проходила и, как тогда, сейчас в ее жизни оставалось не так много стабильных переменных - не говоря уже о людях, что держали раскрытую ладонь, протягивая руку. кто бы ей сказал в школе, за чью руку она схватится сейчас, получил бы летучемышинный сглаз вдогонку, за такие шутки. по сути это была не совсем рука - клочок желтой пергаментной бумаги и знакомый наклонный почерк, с адресом, где ее будут ждать; а перед глазами все та же блядкая улыбка нотта, что растягивала собственные губы в подобии, потому что джинни уизли знала наверняка, что за ней что-то последует, чаще всего то, что ей могло не понравиться; это была странная дружба, а возможно, ей просто надо было перестать думать школьными рамками; никто из них не был продолжением своего факультета в послевоенной реальности, но казалось именно слизеринцы держались крепче всего друг за друга. и в этом уизли так же находила иронию.

там за ворохом отталкивающих чар и заклинаний, о которых самой уизли только приходилось догадываться, не возникало вопросов о легальности данного предприятия, но и выбора собственно у нее не было; а даже если бы и был, то она бы предпочла клуб, жеманным улыбкам и перетиранию ее бренных костей за спиной. ее встречал просторный тихий зал погруженный в полумрак все еще хранил в воздухе запах дорогого алкоголя и тень посетителей, что казалось ушли совсем недавно, они с джинни разминулись, предоставляя тем немногим работающим здесь - мгновения тишины, прежде чем зал снова будет заполнен перезвоном бокалов, негромкими разговорами и тихой музыкой. встречами, которые, уизли была уверена, не проведешь в косом переулке или в дырявом котле, чтобы не привлечь внимание авроров. уизли тянула улыбку на уголок, откидывая рыжую копну волос за плечи и проходя к барной стойке, внутренне сжимаясь толь от предвкушения, толи от неизвестности, не давая себе шанса отступить. ведь, джинни уизли никогда не была трусихой.

- могу я встретиться с управляющим? - голос ее отдаеся в тишине помещения, обращая на себя внимание чужих глаз. джинни щурит свои, но так и не находит в чужом лице узнавания, которое, если и есть, спрятано глубоко под маской вежливого безразличия; губы стараются сложится в приятную улыбку, ведь главное - произвести хорошее впечатление, - джинни буквально кожей чувствует - выходит из рук вон плохо. но на самом деле, не может же быть хуже, чем есть на данный момент.

хуже блэков могут быть только блэки. это усвоено медой раз и на всю жизнь, смотря, как копна смоляных волос, и их обладательница скрывается за портретом, что охраняет вход в факультетскую гостиную, растягивая на губах эту отвратительную [блядскую] заговорщическую улыбку, бросая непременно, что ей, андромеде, знать о планах старшей сестры — совсем не обязательно. пожалуй, из всего, что говорит сестрица, в тот момент, — это нервирует больше всего, не потому что в словах сквозит непривычное, для юной блэк, детям не положено играть в такие игры, совершенно не прикрытое витиеватыми фразами, отчетливо различимое в блеске, горящих восторгом, темных глаз, таких схожих с ее собственными. а то, что белла замышляет что-то о чем меда не имеет представления. подобная неизвестность чревата последствиями. убереги моргана от необдуманного.

хуже самих блэков могут быть только отдельные их представители. и если бы меду попросили назвать хотя бы одного из них, она бы поджала свои губы, ведь указывать открыто на кого-то словом и тем более жестом — не пристало благовоспитанной леди, но острый взгляд карих глаз отыщет среди группы слизеринцев старшую сестру.  в последние годы хуже всего беллатрис, их милая белла, что так рьяно доказывает кому-то превосходство чистой крови. порой, кажется, что убеждает саму себя. меда невольно жмет плечами, уже не вступая в спор со старшей сестрой на тему, зачем же уделять столько времени на тех, кого в семье считают не важнее грязи под ногтями, которой там быть не должно. все это напоминает нездоровое помешательство, и ей бы, белле, обратиться к семейному целителю. но, конечно же, меда слишком сильно любит свою жизнь, чтобы сказать подобное сестре. белла только смеется, отвратительно так, высоко, провожая взглядом маглокровку с факультета ворона, что недавече как сегодня по полудню покинул пределы больничного крыла. и никто не докажет, что именно слизеринцы замешаны в том, что паренек там оказался. юная блэк бросает смазанный взгляд на старшекурсников своего факультета и не впервой ежится, будто от пробирающего до костей холода. вот только этим детям не нужны доказательства и, снова, меда слышит в коридорах школы чистокровные ублюдки и слизеринские змеи, как отвратительный ярлык, бирка, которую вешают на всех, кому посчастливилось примерить на себя зеленый с серебром.

хуже всего становится в последние годы, меда с тоской думает о том, что подобрала бы ко всему этому слово невыносимо, и, к ужасу дражайшей тетушки, просто паршиво. пропаганда равенства волшебников британского общества набирает обороты, находя свое отражение во взглядах общественности, что несомненно приводит чистокровное сообщество к волнениям.  сомнительное равенство магического сообщества отдается застарелой болью в ребрах, косыми взглядами с других столов, от которых в пасмурный день — кусок в горло не полезет; нежеланием старейших фамилий ровняться с кем-то, и, тем более, делиться накопленными знаниями; у детей — участившимися перепалками с другими факультетами, откровенным притеснением тех, кто носит цвета великого салазара. и самой блэк кажется, что к концу этого года даже она звереет, тихо скалится на очередную необоснованную придирку, попытку вывести на конфликт, на которые раньше даже не обратила бы внимание. что говорить о тех, кто изначально, с радостью, и каким-то извращенным удовольствием ищет подобных конфликтов.

меда глаза свои темные опускает на ровный почерк на пергаменте. матушка в очередной раз пишет заученные медой строки о том, чтобы не подумывала даже посрамить честь рода, потому что оценки по некоторым предметам — оставляют желать лучшего. а сама девушка думает о том, что честь блэковская — это сродни существу мифическому, что даже в их магическом мире — лишь сказки обывателей, что перебрали старого огденского, поэтому отвечать не спешит, оставляя письмо где-то на середине учебника по трансфигурации, смотря как старшая сестра, перешептываясь со старшекурсниками, снова, исчезает за портретом, ведущим в коридор. отвратительная закономерность последних дней, от которой не спасает даже зачарованный в камине огонь, что весело потрескивает поленьями. от волнения меду знобит, как при простуде, только тут не поможет бодроперцовое.

хуже блэков может быть только злой блэк — это меда знает наверняка. выучила на своем собственном опыте. комкает страницы в открытом учебнике, бросая в спину сестре, чтобы та шла к дракловой матери, потому что это отвратительное — не суйся туда, куда не приглашают, меда. растянутое медовым голоском беллатрис, в котором угрозы больше, чем девушка позволила бы себе надеяться, вызывает тошноту; меда терпеть не может сладкое, наблюдая из под густой челки, как та цепляется пальцами за руку лестрейнджа, что-то шепча и посмеиваясь. а меде под землю провалиться хочется от своей непроходимой глупости. как не могла заметить очевидного.

там, где речи о чистоте крови — не пустой звук. а из кончика палочки вырываются вполне себе не детские проклятия, которые по факту и в школе то не изучают, слишком сложная магия, слишком опасный раздел — всегда можно найти лестрейнджа и не одного. и ей бы хотелось думать, что рабастан настолько удачливый сукин сын, что способен оказаться не в том месте в самый не подходящий момент, вот только упрямые факты, что нашептывает подруге староста барсуков, разносятся по школе слухами, со скоростью выпущенного на поле снитча, а меда мимолетно слушает, нет, конечно же не подслушивает, ей просто посчастливилось оказаться в нужный момент в правильном месте, ощущаете разницу, — говорят за себя. и самой блэк давно уже невдомек, когда они успели так измениться, а эта разница в три паршивых года, становится просто пропастью, на краю которой совершенно не видно другой стороны, глаз знакомых — не видно.

ей бы корпеть над учебниками и думать, как написать промежуточные тесты по трансфигурации. слушать щебетание сокурсниц, в общей гостиной, что так беззастенчиво обсуждают мальчишек или собирают очередные сплетни, — что еще делать когда тебе четырнадцать? а не смотреть с затаенным дыханием на заголовки в ежедневном пророке, сминая плотную бумагу, спешить на первые уроки до полудня, в надежде наконец таки поймать того, кто просто обязан дать ответы хотя бы на часть мучащих ее, последние полгода, вопросов, главный из которых звучит схоже с — во что вы ввязались? просто потому что ей с трудом верится, что без пяти минут вчерашние школьники, и, совершенно точно, не плохие ребята столько лет прятали за масками уродливые лица, что скалятся, когда кто-то страдает. последние полгода страдают многие, а завхоз, меда почти уверена, уже устал оттирать с каменного пола чью-то кровь, что не всегда лилась из расквашенного в пылу мальчишеской драки носа.

— рабастан, — она видит его в большом коридоре, незадолго до полудня, неизменно со своими спутниками, коих негоже на слизерине называть друзьями, в разговоре, единомышленники — еще куда ни шло, отмечая, что глупо было надеяться, что в середине дня сможет выловить его в одиночку, не караулить же у спален, право — дурной тон, ненужные слухи — не иначе. замечая, что ее спешный шаг сменяется неуверенностью, что селится где-то на глубине карих глаз, а доселе запальчивое: вытрясет правду любой ценой, оседает угловатой неуверенностью в движениях. она нервничает, отмечая подобное с какой-то нездоровой веселостью в подсознании. кажется, впервые, за очень долгое время, чувствуя себя совершенно не уютно в компании старых знакомых, коих раньше воспринимала не иначе как старших товарищей, в худшем случае — мимолетных знакомых. — нам нужно поговорить. не мог бы ты уделить мне минуту? пальцы ее тонкие тянут за рукав мантии, цепляются как репень, что подхватила на подол  у кромки запретного леса, где проводили урок ухода за существами с профессором; ловя на себе насмешливые взгляды спутников младшего из лестрейнджей.

андромеда мысленно кривится от формулировки, к которой приходится прибегать — нужно поговорить — отдается в мыслях очередью бессовестно отвергнутых, глупо влюбленных в милое лицо, вбитые с кровоподтеками, и наложенными проклятиями, манеры, и, несомненно, длиннющий список чистокровных фамилий, связанных кровными узами с родом; пожалуй, большим могут похвастаться блэки — это, знаете ли в чести у высшего общества хвастаться у кого фамилий больше; самой меде совершенно не хочется быть среди какого-либо глупого списка, пусть даже номинально, потому что кто-то из компании старшекурсников неправильно понял ее — нужно поговорить. юная блэк плечом худеньким передергивает, ловя на себе взгляды заинтересованные, мысленно отмечая, что отвратительное чувство страха леденит душу, клубясь под ребрами, утробно урча и заставляя дрожать тонкие пальцы, что не перестают мерзнуть, особенно в апрельскую стужу, что гоняет сквозняки по каменным коридорам замка; не признается же себе блэк, что старшекурсники нагоняют на нее этот вполне ощутимый ужас, что дрожью пробивает позвоночник; а противный голосок в голове, до боли похожий на голос старшей сестры, поганенько хихикает, растягивая на разный лад — бо — ишь — ся. своих же боишься

это по определению не могло быть хуже того, что джинни уизли имела на данный момент. кроме вернувшейся девичьей фамилии, отдельного хранилища в банке и белой, выгоревшей полосы, где еще недавно был золотой обруч кольца. иронично. губы ползли растягиваясь на один уголок между неопределенным хмыканьем и ведением худого плеча в сторону, в конце концов это мог быть лютный, напоминала она себе. хотя, даже в лютном ее персону не жаловали по причинам небезызвестным, что носили имя гарри поттер.

в какой-то момент все в ее жизни сузилось до одного имени "гарри", с ее собственного попустительства, и если раньше это казалось единственно верным и правильным, то со временем те самые розовые очки, отвратительного цвета, кофточки долорес амбридж, разбились, являя на свет совершенно иную картину; ту самую в которой каждая дверь возможностей за которые она пыталась ухватиться скользящими пальцами захлопывалась прямо перед носом, не дав ей даже договорить своего имени, джинни уизли/уже не поттер, норовя прищемить не только пальцы, но и тот самый нос. в один миг, хотя, если быть честной - это растянулось на долгую тяжбу с десятком ненужных вопросов, словно принимавший их с гарри волшебник министерства спешил утолить свое не здоровое, до чужой личной жизни, любопытство, и несколькими разгромными статьями на первых страницах, под заголовками изобличающими нынешнюю свободу героя магической британии и ее вероломное нахальство, где она была то ли коварной изменщицей, то ли проклятой ведьмой поившей национального героя амортенцией. еще со школьных лет джинни знала искусство пера, желтушного цвета прессы и действительно не могла выбрать, что хуже, пока на ее адрес не стали приходить вопиллеры и проклятые письма.

пожалуй, развод с гарри поттером давался ей, по факту им, сложнее, чем каждый из них мог себе представить, даже если гарри самозабвенно предлагал разобраться и сделать все по тихому, в конце концов даже он устал от того, что его личная жизнь так и не перестала быть достоянием общественности, словно каждый волшебник магической британии знал как лучше и с чистыми помыслами, на этом уизли дергала верхней губой, словно готовая оскалиться то ли в раздражении, то ли скривиться от отвращения, спешил помочь давно не юному герою. на гарри злиться не получалось даже в момент, когда очередная ведьма не скрывала ехидства во взгляде бросая, вы нам не подходите, а ее спортивные заметки, что еще вчера публиковались с завидной регулярностью возвращались обратно с отвратительной пометкой о том, что такой формат совершенно не пригоден для их колонки. заставляя саму уизли презренно кривить губы мысленно проклиная каждого до седьмого колена не иначе, как только сходила красная пелена с глаз и перестали подрагивать руки.

это действительно не могло быть хуже того, где джордж вылавливал ее после семейного ужина, что проходил каждую последнюю пятницу месяца и предлагал помощь. потому что единственный знал ее лучше всех остальных, раньше их было двое, где слова о найденной работе - ложь. джинни уизли всегда была этой маленькой лгуньей; вот, только, ей не нужна была помощь брата - это как расписаться в собственной беспомощности, подтвердить что она все еще та маленькая несостоятельная одиннадцатилетка уизли, что попалась в ловушку витиеватых чернильных слов - глупая и наивная; что ее сломали. снова.

будто бы, снова, не совсем удачно собрали в закрытой палате больницы святого мунго; джинни не раз ломала кости на тренировке, знала не по наслышке, что восстанавливать переломы - то еще удовольствие, растить новые кости - кровавый ад; вот, только, кажется она такое уже проходила и, как тогда, сейчас в ее жизни оставалось не так много стабильных переменных - не говоря уже о людях, что держали раскрытую ладонь, протягивая руку. кто бы ей сказал в школе, за чью руку она схватится сейчас, получил бы летучемышинный сглаз вдогонку, за такие шутки. по сути это была не совсем рука - клочок желтой пергаментной бумаги и знакомый наклонный почерк, с адресом, где ее будут ждать; а перед глазами все та же блядкая улыбка нотта, что растягивала собственные губы в подобии, потому что джинни уизли знала наверняка, что за ней что-то последует, чаще всего то, что ей могло не понравиться; это была странная дружба, а возможно, ей просто надо было перестать думать школьными рамками; никто из них не был продолжением своего факультета в послевоенной реальности, но казалось именно слизеринцы держались крепче всего друг за друга. и в этом уизли так же находила иронию.

там за ворохом отталкивающих чар и заклинаний, о которых самой уизли только приходилось догадываться, не возникало вопросов о легальности данного предприятия, но и выбора собственно у нее не было; а даже если бы и был, то она бы предпочла клуб, жеманным улыбкам и перетиранию ее бренных костей за спиной. ее встречал просторный тихий зал погруженный в полумрак все еще хранил в воздухе запах дорогого алкоголя и тень посетителей, что казалось ушли совсем недавно, они с джинни разминулись, предоставляя тем немногим работающим здесь - мгновения тишины, прежде чем зал снова будет заполнен перезвоном бокалов, негромкими разговорами и тихой музыкой. встречами, которые, уизли была уверена, не проведешь в косом переулке или в дырявом котле, чтобы не привлечь внимание авроров. уизли тянула улыбку на уголок, откидывая рыжую копну волос за плечи и проходя к барной стойке, внутренне сжимаясь толь от предвкушения, толи от неизвестности, не давая себе шанса отступить. ведь, джинни уизли никогда не была трусихой.

- могу я встретиться с управляющим? - голос ее отдаеся в тишине помещения, обращая на себя внимание чужих глаз. джинни щурит свои, но так и не находит в чужом лице узнавания, которое, если и есть, спрятано глубоко под маской вежливого безразличия; губы стараются сложится в приятную улыбку, ведь главное - произвести хорошее впечатление, - джинни буквально кожей чувствует - выходит из рук вон плохо. но на самом деле, не может же быть хуже, чем есть на данный момент.