это было началом конца. по правде, андромеде стоило понять это еще тогда, в пестрящей громкими заголовками статье, где пересчет смертей магглов давно перешел за десяток за последние недели, а отец мирно пил кофе, приговаривая, что лорд принесет в магический мир британии стабильность и положенное чистокровным семьям, по праву рождения,  могущество. у меды озноб бежал по позвоночнику, если процветание строилось на костях невинных, то этот мир был не для нее.

она закусывала щеку изнутри, до крови. тед писал о том, что участились нападения на магглорожденных волшебников — это переходило границы. аврорат сбивался с ног. люди боялись зависшей черной метки над крышей домов, уже заранее зная, что обнаружат там. меда малодушно боялась увидеть метку на предплечье кого-то из семьи или друзей. только потом понимая, что ее страхи были вполне себе обоснованы. за тихими разговорами светских раутов, что так любила аристократия, знакомых улыбках и привычных разговорах, там за масками знакомых, знаваемых и просто близких, скалились жестокие звери. загнанные и злобные, у которых была лишь одна правда, если ты не с ним — значит ты враг. и чистота крови тут уже не играла особой роли.

это было чертовой точкой не возврата. там, где рабастан, неосознанно вышибал твердую почву из под ног, словно в лицо бросая его правду. единственную верную в их окружении, ту самую от которой у самой девушки сводило внутренности, а к горлу подступала отвратительная горечь осознания, там где она отмахивалась от незнакомых имен жертв, палач зачастую был один единственный. тот самый человек, которому меда вполне могла бы доверить собственную жизнь, когда-то.

она даже не могла сказать, когда все это началось. спустя десятилетия ей казалось, что это чувство было с ней всегда. с самого детства, наполненного детским смехом, прятками в материнском саду, что в августе пестрил яркими красками и пьянил изобилием душных запахов цветов. тотальная уверенность в рабастане, та самая нерушимая, порой абсурдная и не требующая доказательств. свой собственный нерушимый остов, постоянная переменная в хаосе, что набирал обороты в обществе и безумии родной семьи, что со временем начинало казаться абсолютным для всех, кто носил древнейшую и благороднейшую фамилию. в какой-то момент андромеде становилось страшно за себя.

она воздух втягивает сквозь плотно сжатые зубы и давится этим, по детски наивным — пообещай не умирать никогда — это даже в мыслях ее выглядит жалко, что позволить себе совершенно не может. ее душит фраза, которую она так и не произнесет в тишине гостиной, потому что не имеет на это, собственно, никакого права, как и находиться в этой гостиной поздно ночью, когда давно должна была спать в собственной комнате; и уж точно не в праве она желать вцепиться холодными пальцами в ладонь, сдирая тонкую кожу ногтями, в попытке разодрать до крови, удержать любыми способами от глупостей, в которые ввязался. рабастан никогда не был глуп, но почему то сейчас опрометью с головой бросается в омут из которого не выплыть. ей пожалуй, впервые так страшно за кого-то другого. в конце концов хоронить лестрейнджа совершенно не хочется, как бы хорошо не смотрелся этот блядский черный цвет на ее фигуре.

андромеда морщится, за наигранным возмущением пряча болезненную рябь разочарования, что пробегает по лицу, растягивает губы на уголок в тихом фырчании, и, совершенно точно старается не отвернуться, жмурясь до белых точек перед глазами. потому что позорно разреветься, когда изнутри все пульсирует болезненным осознанием, словно крюками развороченная действительность — последнее, чего бы хотелось. особенно при нем.

она костяшками пальцев трет обжигающий след на щеке, стараясь игнорировать двусмысленность открывшейся реальности, где страх за состояние рабастана открыл для нее другую сторону его жизни, о которой совершенно не хотелось знать//думать. в таких случая блаженное неведение — самый идеальный вариант, даже если внутри скребет осознание, что знала до этого. — по крайней мере, теперь я знаю, что мы сможем обойтись без целителя и рудольфуса. — она растягивает имя старшего лестрейнджа почти по слогам,  кожей зная это покалывающее ощущение недовольства, которое обычно следует за упоминание старшего брата.  — если, конечно, ты перестанешь строить из себя героя и позволишь заняться раной.

первые пасы палочкой даются тяжело с дрожанием похолодевшей руки; меда взгляд отводит свой растерянный. она знает наверняка, как тяжело дается это его прости. вот только единственное чего дать андромеда не может — это прощения. это отражается затяжной болью на дне карих глаз, которую не вытравить даже спустя десятилетия.

— я просто не могу понять, зачем ты это делаешь? — брови ее темные сходятся на переносице, девушка щурится, рассматривая знакомые черты лица. кажется, ей знакомо все, уверенный спокойный взгляд и самый последний шрам, даже хмурая морщинка, которую хочется разгладить пальцами. это все еще  рабастан, с которым она гуляла в детстве в материнском саду, пряталась в комнатах поместья лестрейнджей, тихо переговаривалась в школьных коридорах, изредка сталкиваясь в факультетской гостиной — таких вот простых, жизненных, фрагментов в ее памяти, пожалуй, ровно столько же, как семейных хроник в старом омуте памяти, в доме блэков. - ты никогда не был жесток.

ей просто нужна была уверенность, переложенное на чужие плечи решение или молчаливый полный упрека взгляд, даже если осуждающий — плевать. что-то, что позволило бы удержаться там, где так невыносимо дышалось в последнее время. сейчас хотелось бежать, опрометчиво, боясь оглянуться и увязнуть в омуте бессмысленных смертей и войны за господство. решение, что позволило бы затянуть петлю на собственной шее еще сильнее, продолжив улыбаться, потому что это то, что хотели бы для нее родители. чистокровное долго и счастливо. что позволило бы запустить извечную траекторию движения по орбите, вокруг чего-то нерушимого. ее тотальная уверенность рассыпалась на собственных глазах, уродливой меткой, скотским клеймом на бледной коже.

возможно, в своих глазах они были последователями и революционерами. борцами за справедливость, в этом прогнившем мире. в ее глазах они были потерявшимися, отчасти, безумными, людьми. оттого больнее становилось видеть в рядах все больше знакомых лиц, дергаться в тиши, когда отвратительные слухи не дают уснуть, а сама ворочается с бока на бок, осознавая лишь одну простую истину. она так больше не может.

и уже совершенно не важно, зачем она сюда пришла. ее молчаливое прощание печет уголки глаз слезами, что никогда не будут пролиты. андромеда плечом ведет худым, поджимая тонкие губы. — это сейчас не так важно, считай, что хотела увидеть. впервые за долгое время ей больше нечего ему сказать. самый ее большой страх оживает в небольшой гостиной, на ее глазах. она должна была знать, что где-то здесь была точка не возврата, где на предплечье змеилась уродливая метка, которую так боялась увидеть на руке. особенно его.

[indent] это кажется сводит с ума, лишает последних, собранных с трудом, крох самообладания, когда за тобой закрываются двери купе, а теплый карий взгляд забини, словно насмехаясь: а ты чего ожидала, паркинсон? она обреченно выдыхает, расправляя собственные плечи, стараясь хоть немного облегчить ощущение непосильного груза, что тянет, вслушиваясь в мерный ритм гудения красного паровоза. того самого, что еще каких-то семь лет назад вызывал если не детский восторг, то хотя бы стойкое ощущение перемен.

[indent] сейчас - ничего, кроме привкуса отчаяния, на языке, и предупреждения нынешнего декана факультета слизерин, что в этом году просто не будет. старик слагги приторно улыбается каждому представителю факультета, что решил вернуться на свой восьмой год обучения в школу чародейства и волшебства, но уже не зовет на собрания клуба.

[indent] в этой истории теперь новые ориентиры и новые герои, а слагхорн всегда умел выбираться из самых темных и грязных дыр, с выгодой для себя - поразительное умение. панси паркинсон  на своей шкуре ощущает вязкую приторную благосклонность нынешней власти, что зловонной жижей покрывает ее кожу - не отмыться. больше у панси нет привычки вскрывать письма без проверки на содержимое, следы от давно заживших ожогов, на ладонях - слишком свежее напоминание.

[indent] это, действительно, может свести с ума. когда она темноволосой тенью проходит по слизеринским купе, чтобы в очередной раз предупредить об осторожности и просьбах не реагировать на многочисленные провокации, что начинаются еще на перроне.

[indent] дети, действительно, во многом более жестоки, нежели взрослые. немногочисленную группу старшекурсников слизеринцев не спасает даже одергивание старших; снисходительные взгляды взрослых волшебников за которыми прячется хорошо скрытое презрение, точно такое же как у их детей. просто у старших чуть больше такта.

[indent] панси паркинсон кривит накрашенные губы в усмешку и не смеет опускать плечи.

[indent] тихий гомон в вагонах зеленых с серебром успокаивает нервы, вялотекущие разговоры, словно специально, стараются обходить острые углы тем. она смотрит вокруг ловя взглядом светловолосую фигуру гринграс и карий взгляд забини, старые знакомые почти заставляют забыть о недостроенном крыле хогвартса, что было разрушено в мае и поредевших за битву старшекурсниках, и многочисленных родовых гнездах, что были разорены с политикой нынешней власти. раньше бы панси назвала это мародерством, нынче министерство называет это заслуженной мерой.

[indent] крики и гомон в коридоре не сразу привлекают ее внимание, в хогвартс-экспрессе всегда было слишком шумно,  учитывая гриффиндорское соседство, но игнорировать детские голоса - нет никакой возможности, когда панси хлопая дверью в купе, выходит в коридор.

[indent] - что здесь происходит? - голос ее срывающимися нотами повисает в гомоне коридора, когда в потасовке удается разглядеть зеленые галстуки второкурсников, в меньшинстве. шаг ее размеренный почти чеканный, отдается напряжением в теле, тихий вдох срывается с ее губ, переходя в недовольное ворчание, где-то между: я же говорила не нарываться и, снова, эти гриффиндорцы.

[indent] цепкий взор останавливается на ссадинах на лице детворы, а самой панси хочется взвыть от такого плебейского способа выяснения отношений, по маггловски, кулаками, но, кажется, взгляд зеленых глаз, что разве что не мечет молнии - все говорит за себя, когда поправляя мантии, второкурсники, спешат спрятаться за ее спиной. панси чувствует, как груз ответственности, снова, ложиться на ее плечи, заставляя стоять до последнего там, где дети ищут защиты - неоправданно ущемленные за ошибки старших. - мне повторить вопрос?

[indent] голос ее тихими ластящимися нотками растекается по притихшему коридору, обманчивая благосклонность там, где в голосе яда больше, чем у самой последней змеи; и если эти дети думают, что упрямый ненавидящий взгляд в ее сторону то, что остановит паркинсон на пути добычи справедливости, за развязанный конфликт - они ее не знают. дверь купе неподалеку с громким лязгом открывается, когда в коридор выходит еще одни участница - паркинсон готова рвать на себе волосы, держа на своем лице нейтрально безразличное выражение лица. почти скучающее - ну, конечно же, грейнджер!

[indent] в ее голосе оседают темные нотки неразбавленного презрения. - никогда не можешь остаться в стороне? панси паркинсон призывала всех слизеринцев, - не ввязываться в конфликты и потасовки, на правах старосты, особенно с гриффиндорцами, особенно с героями войны, но это выше ее собственных сил. - что-то ты поздно, а то могла бы застать момент, когда ученики твоего факультета идут на конфликт. как удачно, что мы еще не снимаем баллы с факультетов, иначе могли бы лишиться - не заработав.

она почти шипит, чувствует, как в венах бурлит неразбавленная злость, что не находит выхода с первых июньских дней и громких слушаний, по которым таскали каждого первого ее знакомого, кого-то не один раз. сама панси прекрасно помнит сгорбленную фигуру отца и холод министерских коридоров, когда мистер паркинсон уводил девушку все дальше, с этой железной хваткой на плече - паркинсон не опустит головы - это то, что очень быстро заучила летом одна тысяча девятьсот девяносто восьмого.

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.