[indent] эта сказка отдает удушливым дурманом цветов из сада султана, чей сладкий запах не стереть из памяти даже спустя прошедшие годы, он въедается, шлейфом оседает на загорелой коже. перезвоном украшений в волосах, что трелью при каждом ее движении. она - наваждение, сладкие грезы, дурман лихорадки, что плавит кожу каждым забытым//горящим на коже прикосновением, в чуждой для него стране//единственно верной для нее.

[indent] такие сказки не расскажут детям перед сном, когда чернильная ночь возьмет правление на себя. истории о далекой сказочной стране, что канут в небытие вместе с рассказчиками, когда придется перевернуть страницу жизни. ей стоит признать у него это получается намного лучше, чем у нее - сладкие грезы воспоминаний, единственное, что держало ее от того, чтобы скатиться в сумасшествие последующие дни и месяцы после отъезда влада из эдирне. сейчас не держит ничего, тонкие пальцы подрагивают от переполняющих ее чувств, она сильнее обхватывает богато украшенный бокал с терпким вином.

[indent] лале улыбается, растягивает губы свои карминовые, давит в себе боль, что растекается ядом по всему телу. лучше быть историей в его памяти, нежели не быть вообще.

[indent] она кожей чувствует прикованные к ней взгляды, ловит только один - светлый. наслаждайся. голос ее тихой трелью над большой залой, где в затихшем гомоне чуждых наречий и голосов, где раздается первый чарующий перезвон струн, что кружит голову сильнее крепкого вина, что было подано.

[indent] - как того пожелает мой султан, - в голосе ее нотка отвращения, что знакома только узкому кругу, что доподлинно знают, какие именно отношения связывают венценосную чету османской империи, где за блеском драгоценных металлов и дорогих тканей ничего кроме презрения, что так явственно горит в ее карих очах, отражается светом многочисленных свечей, что зажжены в обеденной зале.

[indent] вот, только, это знание исключительно для них, никому вокруг не положено знать очередную историю, что таится за плотными бархатными портьерами - лале обманчиво сладко улыбается; лале никогда не приведет свою страну к войне, даже если цена этому ее счастье и благополучие. лале хатун сама возложит голову на плаху.

[indent] она тонет в музыке посреди каменной залы, чувствует как она наполняет энергией каждую клеточку, отдается томной дрожью в кончиках пальцев, позволяет музыке овладеть собой полностью и вести, двигаясь в такт.

[indent] мелодия бурным потоком уносит в сказочную страну грез, где с теплым ветром и сладким запахом спелых фруктов, смехом многочисленных наложниц в гареме, когда-то краснела от столь явного внимания юная племянница султана.

[indent] ей давно не шестнадцать, когда внимание заставляет алеть щеки, покрывая те легким шлейфом, когда она прижимала свое платье крепче, убегая подальше от ядовитых слов молодого султана, сладких речей, после которых оставалась приторная горечь. она давно знает о своей власти, бедра, живот, руки - кажется ничто в ней больше не принадлежит ей.

[indent] она - музыка, плавный перезвон струн, от которого кружится голова. звон что тонет в тихом гомоне несмелых разговоров, тягучими, тяжелыми взглядами, что оседают на коже, после которых она знает наверняка - хочется отмыться.

[indent] она, та самая экзотическая сладость, что вяжет на языке, что-то совершенно запретное. ее глаза темные сверкают, когда музыка обрывается оставляя залу погруженную в вяжущую тишину полную неудовлетворенного предвкушения.

[indent] лале та самая заморская сказка, которую не посмеют рассказать собственным детям.

[indent] она запястья своими тонкими опирается на чужие плечи, скользя по богато вышитым одеяниям, разгоряченное тело льнет к спине, когда наклоняясь к кузену она цедит тихое, почти на гране слышимости. знает наверняка сидящий рядом князь слышит - бьет наотмашь, обоих. в голове все еще звенят слова супруги его - это получилось спонтанно и быстро. куда же ты так торопился, влад? как скоро забыл даваемые тобой обещания? были ли они хоть когда-то правдивыми?

[indent] - каково это смотреть, осознавая, что никогда я не буду принадлежать, - шепот ее перезвоном мстительного удовлетворения, замирает скрывая  тот самый удар в ответ, потому что у самой болят от напряжения скулы, а находиться рядом с владом не имея возможности обнять старого друга, утыкаясь носом куда-то в изгиб плеча - подобно пытке.

[indent] шаг ее тихий, плавный, совершенно точно неуловимый, если бы не украшения - идеальная тень, что давно похоронила себя в коридорах дворца султана, где ей совсем нету места. скрываемая шепотом наставницы своей, что негоже молодой девице так долго быть одной, когда султан готов одарить своей благосклонностью.

[indent] вот, только, его благосклонность сродни проклятию.

[indent] она пальцами своими тонкими за бокал наполненный цепляется, садится не спешит на место ей отведенное рядом с братом своим, спутником на столь далекое путешествие.

  [indent] - и что же скажет князь, понравился вам танец? - она глаза свои темные, бесстыжие, на влада направляет, совершенно не теряется. скалится, словно животное раненное загнанное в угол. внутри тоска плескается - ничем не разбавленная. каково это, осознавать, что ложь твоя вскрыта - больше нет причин притворятся. - или уже успели отвыкнуть от подобного развлечения? в речах ее плохо скрываемое - как быстро ты забыл меня? 

[indent] она плечами ведет худыми, стараясь скрыть дрожь холодную бегущую по позвонкам. замок князя валашского, как и земли его - холодные, совершенно неприветливые. как глаза его светлые, льдистые - те самые, в которые смотрела первый раз в четырнадцать. не чета землям османским, что солнцем жарким обласканы.

[indent] она смотрит как девушки ее сопровождающие мелькают у входа в зал, который ей покинуть хочется, укутаться в теплый плащ дорожный и прижать к себе кружку с чаем ароматным.

[indent] - надеюсь, не будет с моей стороны самонадеянно просить предоставить комнату, дабы я привела себя в более подобающий вид, - ее сбежать хочется, как можно дальше; вернутся в дворец султана к дядюшке так не вовремя приболевшем, к коридорам, что давно привыкли к ее молчаливой фигуре, ипподрому, что теперь так редко слышит смех ее, когда удается выбраться на прогулку с другом детства - в груди неприятно щемит, когда в мыслях возникает дорогой сердце друг, которому придется объяснить причину ее хандры.

[indent] ей хочется скрыться, рассеяться, словно туман, что поутру осел на земли владу принадлежащие. ее сказка не будет пересказана тихим вечером - потому что известна будет только ей.

хуже блэков могут быть только блэки. это усвоено медой раз и на всю жизнь, смотря, как копна смоляных волос, и их обладательница скрывается за портретом, что охраняет вход в факультетскую гостиную, растягивая на губах эту отвратительную [блядскую] заговорщическую улыбку, бросая непременно, что ей, андромеде, знать о планах старшей сестры — совсем не обязательно. пожалуй, из всего, что говорит сестрица, в тот момент, — это нервирует больше всего, не потому что в словах сквозит непривычное, для юной блэк, детям не положено играть в такие игры, совершенно не прикрытое витиеватыми фразами, отчетливо различимое в блеске, горящих восторгом, темных глаз, таких схожих с ее собственными. а то, что белла замышляет что-то о чем меда не имеет представления. подобная неизвестность чревата последствиями. убереги моргана от необдуманного.

хуже самих блэков могут быть только отдельные их представители. и если бы меду попросили назвать хотя бы одного из них, она бы поджала свои губы, ведь указывать открыто на кого-то словом и тем более жестом — не пристало благовоспитанной леди, но острый взгляд карих глаз отыщет среди группы слизеринцев старшую сестру.  в последние годы хуже всего беллатрис, их милая белла, что так рьяно доказывает кому-то превосходство чистой крови. порой, кажется, что убеждает саму себя. меда невольно жмет плечами, уже не вступая в спор со старшей сестрой на тему, зачем же уделять столько времени на тех, кого в семье считают не важнее грязи под ногтями, которой там быть не должно. все это напоминает нездоровое помешательство, и ей бы, белле, обратиться к семейному целителю. но, конечно же, меда слишком сильно любит свою жизнь, чтобы сказать подобное сестре. белла только смеется, отвратительно так, высоко, провожая взглядом маглокровку с факультета ворона, что недавече как сегодня по полудню покинул пределы больничного крыла. и никто не докажет, что именно слизеринцы замешаны в том, что паренек там оказался. юная блэк бросает смазанный взгляд на старшекурсников своего факультета и не впервой ежится, будто от пробирающего до костей холода. вот только этим детям не нужны доказательства и, снова, меда слышит в коридорах школы чистокровные ублюдки и слизеринские змеи, как отвратительный ярлык, бирка, которую вешают на всех, кому посчастливилось примерить на себя зеленый с серебром.

хуже всего становится в последние годы, меда с тоской думает о том, что подобрала бы ко всему этому слово невыносимо, и, к ужасу дражайшей тетушки, просто паршиво. пропаганда равенства волшебников британского общества набирает обороты, находя свое отражение во взглядах общественности, что несомненно приводит чистокровное сообщество к волнениям.  сомнительное равенство магического сообщества отдается застарелой болью в ребрах, косыми взглядами с других столов, от которых в пасмурный день — кусок в горло не полезет; нежеланием старейших фамилий ровняться с кем-то, и, тем более, делиться накопленными знаниями; у детей — участившимися перепалками с другими факультетами, откровенным притеснением тех, кто носит цвета великого салазара. и самой блэк кажется, что к концу этого года даже она звереет, тихо скалится на очередную необоснованную придирку, попытку вывести на конфликт, на которые раньше даже не обратила бы внимание. что говорить о тех, кто изначально, с радостью, и каким-то извращенным удовольствием ищет подобных конфликтов.

меда глаза свои темные опускает на ровный почерк на пергаменте. матушка в очередной раз пишет заученные медой строки о том, чтобы не подумывала даже посрамить честь рода, потому что оценки по некоторым предметам — оставляют желать лучшего. а сама девушка думает о том, что честь блэковская — это сродни существу мифическому, что даже в их магическом мире — лишь сказки обывателей, что перебрали старого огденского, поэтому отвечать не спешит, оставляя письмо где-то на середине учебника по трансфигурации, смотря как старшая сестра, перешептываясь со старшекурсниками, снова, исчезает за портретом, ведущим в коридор. отвратительная закономерность последних дней, от которой не спасает даже зачарованный в камине огонь, что весело потрескивает поленьями. от волнения меду знобит, как при простуде, только тут не поможет бодроперцовое.

хуже блэков может быть только злой блэк — это меда знает наверняка. выучила на своем собственном опыте. комкает страницы в открытом учебнике, бросая в спину сестре, чтобы та шла к дракловой матери, потому что это отвратительное — не суйся туда, куда не приглашают, меда. растянутое медовым голоском беллатрис, в котором угрозы больше, чем девушка позволила бы себе надеяться, вызывает тошноту; меда терпеть не может сладкое, наблюдая из под густой челки, как та цепляется пальцами за руку лестрейнджа, что-то шепча и посмеиваясь. а меде под землю провалиться хочется от своей непроходимой глупости. как не могла заметить очевидного.

там, где речи о чистоте крови — не пустой звук. а из кончика палочки вырываются вполне себе не детские проклятия, которые по факту и в школе то не изучают, слишком сложная магия, слишком опасный раздел — всегда можно найти лестрейнджа и не одного. и ей бы хотелось думать, что рабастан настолько удачливый сукин сын, что способен оказаться не в том месте в самый не подходящий момент, вот только упрямые факты, что нашептывает подруге староста барсуков, разносятся по школе слухами, со скоростью выпущенного на поле снитча, а меда мимолетно слушает, нет, конечно же не подслушивает, ей просто посчастливилось оказаться в нужный момент в правильном месте, ощущаете разницу, — говорят за себя. и самой блэк давно уже невдомек, когда они успели так измениться, а эта разница в три паршивых года, становится просто пропастью, на краю которой совершенно не видно другой стороны, глаз знакомых — не видно.

ей бы корпеть над учебниками и думать, как написать промежуточные тесты по трансфигурации. слушать щебетание сокурсниц, в общей гостиной, что так беззастенчиво обсуждают мальчишек или собирают очередные сплетни, — что еще делать когда тебе четырнадцать? а не смотреть с затаенным дыханием на заголовки в ежедневном пророке, сминая плотную бумагу, спешить на первые уроки до полудня, в надежде наконец таки поймать того, кто просто обязан дать ответы хотя бы на часть мучащих ее, последние полгода, вопросов, главный из которых звучит схоже с — во что вы ввязались? просто потому что ей с трудом верится, что без пяти минут вчерашние школьники, и, совершенно точно, не плохие ребята столько лет прятали за масками уродливые лица, что скалятся, когда кто-то страдает. последние полгода страдают многие, а завхоз, меда почти уверена, уже устал оттирать с каменного пола чью-то кровь, что не всегда лилась из расквашенного в пылу мальчишеской драки носа.

— рабастан, — она видит его в большом коридоре, незадолго до полудня, неизменно со своими спутниками, коих негоже на слизерине называть друзьями, в разговоре, единомышленники — еще куда ни шло, отмечая, что глупо было надеяться, что в середине дня сможет выловить его в одиночку, не караулить же у спален, право — дурной тон, ненужные слухи — не иначе. замечая, что ее спешный шаг сменяется неуверенностью, что селится где-то на глубине карих глаз, а доселе запальчивое: вытрясет правду любой ценой, оседает угловатой неуверенностью в движениях. она нервничает, отмечая подобное с какой-то нездоровой веселостью в подсознании. кажется, впервые, за очень долгое время, чувствуя себя совершенно не уютно в компании старых знакомых, коих раньше воспринимала не иначе как старших товарищей, в худшем случае — мимолетных знакомых. — нам нужно поговорить. не мог бы ты уделить мне минуту? пальцы ее тонкие тянут за рукав мантии, цепляются как репень, что подхватила на подол  у кромки запретного леса, где проводили урок ухода за существами с профессором; ловя на себе насмешливые взгляды спутников младшего из лестрейнджей.

андромеда мысленно кривится от формулировки, к которой приходится прибегать — нужно поговорить — отдается в мыслях очередью бессовестно отвергнутых, глупо влюбленных в милое лицо, вбитые с кровоподтеками, и наложенными проклятиями, манеры, и, несомненно, длиннющий список чистокровных фамилий, связанных кровными узами с родом; пожалуй, большим могут похвастаться блэки — это, знаете ли в чести у высшего общества хвастаться у кого фамилий больше; самой меде совершенно не хочется быть среди какого-либо глупого списка, пусть даже номинально, потому что кто-то из компании старшекурсников неправильно понял ее — нужно поговорить. юная блэк плечом худеньким передергивает, ловя на себе взгляды заинтересованные, мысленно отмечая, что отвратительное чувство страха леденит душу, клубясь под ребрами, утробно урча и заставляя дрожать тонкие пальцы, что не перестают мерзнуть, особенно в апрельскую стужу, что гоняет сквозняки по каменным коридорам замка; не признается же себе блэк, что старшекурсники нагоняют на нее этот вполне ощутимый ужас, что дрожью пробивает позвоночник; а противный голосок в голове, до боли похожий на голос старшей сестры, поганенько хихикает, растягивая на разный лад — бо — ишь — ся. своих же боишься.