Когда ей было одиннадцать, а строгая профессор Макгонанал пришла в ее дом,  Гермиона считала волшебный мир — ожившей сказкой. Со свойственной ей детской непосредственностью, за фасадом серьезной любознательности и тяги к знаниям, не по возрасту. Чуть позднее, приходилось делать корректировки, в ее пытливом уме, волшебный мир тянул разве что на гриммовские рассказы, те самые, что без цензуры и расчета на детскую аудиторию.  Проходили годы, сказочная аура волшебного зала с его потолком, что так завораживал в ее первый день — проходила, превращаясь в извечную борьбу за оценки, признание и просто школьную возню в коридорах толпы волшебников, в совершенно одинаковых черных мантиях, разве что с разными нашивками на груди. А чувство того, что сказка превращает во второсортный ужастик — крепло. Страшнее становилось оттого, что взрослые не хотели развеять это опасение, доводило до леденящего озноба то, что Гарри, казалось слишком близко к сердцу принял эту навешанную взрослыми, словно ярлык бирка на большой палец в маггловском морге, роль мессии и всеобщего спасителя. В конце концов, каждый из них понимал, что если  они потерпят неудачу, самый лучший исход — бирка номер, с датой смерти и именем. О худшем — думать не хотелось.

Проходили годы, они взрослели, а чувство тотальной несправедливости, что поселилось в ее  груди — крепло. Было  ли это связано с совершенно не той компанией, в которую ей посчастливилось влиться — Гермиона не знала. Возможно, впервые, затрудняясь ответить на вопрос. И тут не было и ноты иронии, потому что девушка, действительно считала, что ей безумно повезло иметь таких друзей как Гарри и Рон, на протяжении всего периода времени, а особенно в затянувшейся войне, что принимали ее такую, какая она есть, со всеми ее недостатками, хотя о подобных говорить она не любила, еще меньше она предпочитала их признавать, перед кем-то. С собой удавалось договориться. Там в мае девяносто восьмого, оседая на разрушенных ступенях старого замка, который они без прикрас привыкли называть домом, она понимала, что это чертов волшебный мир задолжал им спокойную жизнь. Всем им.

Здесь в две тысячи шестом, Гермиона понимала, долг слишком обширен, чтобы расплатиться, а волшебный мир, как и карма — слишком прижимисты, чтобы платить по застарелым счетам. Скажи спасибо, что выжила вовсе. И они говорили изо дня в день, пряча на дне, в потемневшей радужке глаз оседающую пыль руин Хогвартса, что отстраивали всем миром, провозглашая новый режим — мирное сосуществование. Гермиона прятала в уголках памяти осуждающий взгляд матери, которую с отцом латали всем отделом тайн, чтобы вернуть забранную родной дочерью память. Не слишком помогало извечное дамблдоровское — это было для блага. Пожалуй, именно поэтому все реже были визиты  Грейнджер, хотя, нынче, конечно же Грейнджер-Уизли в стены родного дома, которому она предпочитала волшебный мир и небольшую квартирку, что они с Роном променяли, на своеобразный уют нового дома четы Уизли. И, пожалуй, никому живому или мертвому, Гермиона не расскажет, как была рада покидать извечно недовольную невесткой Молли и с каким пониманием на нее смотрела Флер, а Джинни, будто извиняясь, поджимала губы.

Кто бы мог подумать, что ее, Гермиону Грейнджер, героиню войны, блестящий ум своего поколения и многообещающего политического деятеля съест семейный быт, рядом с недовольной рыжей женщиной, которую звала исключительно миссис Уизли. Была ли этому причиной старая привычка школьных времен, в которой девушка неизменно проводила несколько недель в Норе, хотя, тогда эта женщина казалось ей приятной; или тотальное не восприятие самой Гермионой этой женщины как часть семьи — девушка дать точный ответ не могла. Как бы не старалась.

И, если раньше казалось, что беременность станет решением сложившейся проблемы, в которой она, Гермиона, могла бы давно откинуть свои амбиции, потому что дело девушки и женщины семья, то сейчас ей казалось, что слишком многое она уже положила на семейный алтарь, во имя одного маленького языческого божка, с именем Молли Уизли. Все это пугало сильнее непростительных и ночных кошмаров, что семья, к которой она стремилась, медленно, но верно становилась причинно следственной связью, а долгожданный ребенок, о котором сама узнала лишь несколько недель назад, рассматривался, хладнокровно, как средство достижения такого нужного и важного покоя в семье, которого ей не хватало.

С ней было что-то не так, Гермиона понимала это слишком отчетливо. И будучи той, что предпочитала решать проблемы, желательно обрывая их на корню, спешила разобраться в себе. Несмотря на то, что наличие чужой помощи, которую Гермиона с трудом принимала, являлось нежелательным фактором, даже она приходила к выводу, что взгляд со стороны — это то, что врач прописал. И именно в этот момент, предложение прогуляться от Нимфадоры, которую она по старой привычке, все еще называла Тонкс, в небольшой перерыв в Министерстве воспринимался, как чертова спасительная соломинка. Просвистевшая у самого уха авада и чертова удача, коей, уже они, в юности слишком сильно задолжали.

Стаканчик кофе уже не обжигал кончики пальцев, когда она сидя на скамейке крутила его в руках, чувствуя как прохладный ветер пробирается под полы одежды, несмотря на то, что с утра догадалась прихватить с собой пальто. Погода в этом сезоне — не радовала, ранние затяжные дожди портили и без того скверное настроение. Гермиона ждала Тонкс, чтобы лучезарно улыбнуться, когда развернется на оклик собственного имени, смотря как спешащая к ней девушка пружинистой походкой огибает лужи,попутно стараясь не расплескать крепкий напиток, от которого вскоре придется отказаться.

данте главный герой серии. сын демона спарды и земной женщины евы. у него есть старший брат-близнец вергилий. данте - никто иной, как охотник на демонов; он может казаться легкомысленным, тем не менее, никогда не отступает от своих позиций. он никогда не показывает страха, невозмутим. серьезность не свойственная ему проявляется только когда это требует ситуация. любит шутить, насмехаться. из-за этого он может показаться черствым персонажем и даже безразличным, но на самом деле у него очень сильное чувство справедливости, из-за чего всегда предпочитает бороться честно.

вергилий старший из сыновей-близнецов, рожденных благодаря союзу демона спарды. является бессменным и бессмертным антагонистом серии.  после смерти матери в детстве вергилий и данте пошли разными путями. старший решил отвергнуть свою человеческую сторону и принять свое демоническое наследие, противопоставляя принятию человеческой стороны своего младшего брата, который первоначально отказался от демонической. стойкий и сдержанный, вергилий демонстрирует готовность сделать абсолютно все в своем стремлении получить силу и власть своего отца. вергилий спокоен, хладнокровен, собран и замкнут, постоянно поддерживая ауру бесстрашия. его мало заботит о благополучии окружающих. он непоколебим в своем стремлении к власти. однако, несмотря на свою холодную и безжалостную манеру поведения, он благородный воин, который придерживается своей морали и дисциплины, презирает грязную и дешевую тактику боя и отказывается от использования огнестрельного оружия, считая его недостойным «настоящего воина», оставаясь верным только своему клинку, что некогда подарил отец.

неро — сирота, живущий с воином ордена кредо и оперной певицей кирие. он на четверть демон, на 3\4 человек, потому у него внешнее проявление демона - рука. вотличие от данте он не принимает облик демона, вместо этого за его спиной появляется фантом, схожий с демонической версией его отца вергилия. он живет в городе фортуна, где разворачивается действие четвертой части серии.  на этот город обрушивается нашествие демонов, и появляется таинственный незнакомец в красном, позже он узнает, что это данте. цель неро - остановить злые умыслы данте, но вскоре он встает на его сторону и пытается сломить орден.

триш  - загадочная женщина, сильно напоминающая мать данте, еву. является одним из основных персонажей серии, хотя первоначально она была одним из врагов данте. будучи марионеткой мундуса, изначально триш жестока и безразлична к окружающим, но после того, как данте спас ее, она пробуждает свои человеческие чувства к нему и, в конечном итоге, жертвует собой, спасая его от нападения мундуса. после возрождения триш присоединяется к данте в его офисе, проявляя желание стать его напарником.

леди  -  она забывает свое имя, отказывается. дочь, аркхама, что поклялась отыскать своего отца и отомстить ему за смерть матери; ее поиски столкнули ее с данте. леди яростна, несколько груба и достаточно сурова, чем сильно напоминает данте.

пэтти - молодая, осиротевшая девушка, которой сказали, что она была незаконнорожденной дочерью очень богатого и влиятельного человека, и теперь наследница его большого состояния. она впервые встречает данте когда его нанимают, чтобы защитить ее во время путешествия из приюта в особняк, где она должна получить свое наследство.

она чувствует его незадолго до того, как он появляется в помещении и дело не в скрипнувшей дверной петле или гулких звуках шагов, что раздавались в тишине замершего дома, будто ожидающего, свидетелем какой драмы или трагедии, он станет на этот раз. а таковых, в стенах поместья лестренджей, меда уверена, было предостаточно; не в поверхностном дыхании, тяжелом и прерывистом, что в иных обстоятельствах можно было назвать слишком громким, в этой сгустившейся тиши, что буквально обволакивала, оседая промозглой влажностью на одежде и волосах, липла к коже, словно промокшая, до последней нитки, ткань. она просто чувствует его кожей, вздрагивая, будто ледяной сквозняк холодными пальцами, как по  клавишам, перебирает позвонки, а она старается всмотреться в оконное стекло, чтобы увидеть там хоть что-то, кроме своего проклятого отражения, в свете бликов от свечей. этих бездонных темных глаз, в которых плещется отчаянная потребность в ориентире.

она слишком поздно осознает, что тонет: в этих, набивших оскомину, сводах правил, что хранились в семейной библиотеке, лелеемые и почитаемые множеством поколений блэков до нее, и, столькими же, как была уверена ее матушка, после. и уж точно ни ей, андромеде, пытаться что-то изменить;  темах, что неизменно поднимались отцом за завтраком, после того, как ежедневный пророк попадал на стол главы дома; где обязательно, в разговоре, поднимался нынешний политический курс, который они, несомненно, имели честь поддерживать, совершенно игнорируя факт незаконности последних предпринимаемых действий. об этих самых действиях все чаще говорили немногочисленные знакомые меды, на которых еще не было поставлено табу;  в разговоре, тихим голосом сестры, что еле слышно, шепотом, говоря  о превосходстве чистоты крови; женщин в таких разговорах редко воспринимали всерьез, даже если имя твое беллатрикс. саму меду от этих разговоров передергивало, словно она съела пригоршню кислых ягод. и о том, что ей, андромеде, пора бы уже давно повзрослеть. потому что она блэк. у таких как она, выбора, собственно, и не было.

меда захлебывается действительностью, которая заполняет ее легкие мутной водой, до краев, не давая ей столь нужного, живительного, воздуха. который хотелось вдохнуть полной грудью, до боли и треска в ребрах. лишь бы быть живой. лишенной, столь привычной иллюзии благополучия, которую, как похоронный саван, носили все члены ее семьи. лишенной любых иллюзий. она тогда еще не понимала, что это самое желание может стать фатальным для нее.

она разворачивается на пятках, стремительно, внутренне вздрагивая, чувствуя, как холод скручивает внутренности, несмотря на теплый воздух гостиной и задорно потрескивающие поленья в камине, который развела домовушка; покрывая тонким слоем инея руины ее внутреннего спокойствия. чувствует, как путаются волосы, цепляясь кончиками за кожу, хлещут по щекам, выбившись из наспех убранного пучка. она будто боится передумать, заслышав его андромеда, кажется, совершенно не удивленное, будто он, как и сама девушка, знал наверняка, о ее присутствии. а меда боится зажмуриться, отшатнуться то ли в ужасе, то ли в неверии, втянув голову в плечи, так не аристократично, словно провинившаяся дошкольница, или, как в детстве, трусливо закрыть ладонями уши, когда не хотела слышать что либо. в тот момент еще не до конца осознает, хотя, скорее всего, совсем не понимает, что тонет. идет камнем вниз, давно прекратив барахтаться в панике, в нелепой попытке спастись. втягивая, вмиг отяжелевший воздух, сквозь плотно сжатые зубы, чувствуя как немеют от усилия скулы, и, совершенно точно боясь моргнуть. словно, взаправду ожидая, что стоит подрагивающим ресницам опустить реальность, на мгновение, все станет в разы хуже; ее мир, что и без того дрожал под натиском действительности, развалится как карточный домик на сильном ветру, что несомненно сейчас бушевал за окном.

— рабастан, — приветствие выходит сухим, почти что идеально безразличным. если не считать, что готова поставить свое наследство, — слышала как скрипят от усилия ее зубы. там, где она пытается сохранить холодную отстраненность, окрашеную в багряный цвет чужой крови. она ведет худеньким плечом, почти что осязаемо отмахиваясь от его, дословно: что ты здесь делаешь? будто нет ничего более обыденного, находиться в гостиной поместья лестрейнджей посреди ночи, когда хозяев нет дома. ее подсознание шепчет о том, что кто-то здесь знает о том, что она соврет отвечая. поэтому, лучше промолчать там, где он оставит ее совершенно растерянной, потому что глупо  предполагать, что фиолетовый подтек, что расцветает на лице — единственные его увечья, видеть которые было почти физически больно, а надеяться на то, что кровь на одежде не его — малодушно, если не сказать жестоко. под стать наследию, что ложилось на ее плечи с рождения.  вот, только, беспричинно жестокой андромеда никогда не была.

его не смотри так — выводит из оцепенения, отдает колющей болью под ребрами, когда буквально чувствуешь, как от злости и накрывающей безысходности заходится сердце, готовое вывернуть ребра наизнанку. ей хочется закатить глаза, совершенно не аристократично фыркнуть, отбить колкой фразой; добавить резкое — как так? потому что они оба знают наверняка — она осуждает, хотя, не имеет на это никакого права. щурится и почти что злобно кривит губы, в такие моменты она все чаще напоминает себе свою старшую сестру. вот только андромеда не беллатрикс.

— знаешь, меня почти не привлекает перспектива прятать твой труп в ночи, — и это победа над собой, помноженная на смешливые ноты в голосе; когда его ладонь окрашена в багряный, а ее тихий голос раздается в гостиной, после затянувшегося молчания; но, даже для нее самой, все это кажется излишне чужим, наигранным, звенящим от напряжения. там, где на задворках сознания бьется пугающая мысль, словно птичка зажатая в силки, — такого рабастана  она не знает. и, это, почти что откровенная ложь, которая плещется там, на дне радужки ее глаз. потому что слишком отчетливо помнит холодный взгляд направленный на магглорожденных. помнит, до дрожи в кончиках пальцах и желания покрепче схватить палочку. но вместо этого: — дай взглянуть.

и это почти что капитуляция, в небольшой гостиной поместья, когда меда начинает движение. потому что перед ней все еще человек, который одним из первых приходит на ум, когда она думает о семье, но, при этом, не является блэком. что, в других обстоятельствах, несомненно, является, в глазах меды, плюсом.

ваш пост за любого персонажа