THE 100
сотня

Люди — это оружие. Возможно, самое грозное из того, что имеется в нашем распоряжении.
персональные данные.
√ Полное имя:
Clarke Griffin [Кларк Гриффин]
√ Прозвища:
   для совета они не люди, малолетние преступники, те, на которых нужно тратить запасы еды и кислорода, вплоть до их совершеннолетия. у каждого из них больше нет имен, там Гриффин знают как - заключенную 319, обвиненную в измене.
   на Земле все немного иначе, для сотни преступников она ухоженная девочка, любимая дочка, рожденная на процветающей станции. для них она «принцесса» - не склоняясь, и конечно же, с долей злой иронии в голосе. за ее действия, поступки и слова;
√ Возраст:
   18 лет;
√ Раса:
   человек;
√ Род деятельности:
   преступница, врач самоучка, бывший со-лидер, воин;
√ Материк:
   будущее
√ Семейное положение:
   свободна
√ Инвентарь: 
   когда-то в ее рюкзаке было невозможно найти чего-то опаснее простого карандаша, которым, если подключить фантазию, можно было затыкать до полусмерти. там же, на дне, лежала и старая карта местности, что была вверена в руки Кларк на тот случай, если они переживут приземление. сомневаться в том, что Гриффин одна из немногих, кто был знаком с таким понятием как координаты и меридианы, не приходилось.
   позднее в нем появились чистые тряпки, иногда не совсем чистые, но их можно было использовать как бинты. и конечно же, вспоминая закон Мерфи, но не Джона, а того, другого. в нужный момент этих «бинтов» там не оказывалось.
   и конечно же они быстро поняли простую закономерность - на Земле нельзя было находиться без оружия. поэтому, все чаще в ее руках мелькал нож, а позднее огнестрельное оружие, а периодами там можно было найти инструменты для операции, чаще всего скальпель.

Хороший внешний вид не гарантирует примерное поведение.
внешний облик.
√ Прототип:
Eliza Taylor
√ Отличительные особенности:
   волосы светлого оттенка. ее по праву можно назвать блондинкой, так как она является обладательницей копны волос светло соломенного цвета, что неоспоримый минус в сложившейся ситуации, ибо ее легко заметить в темных лесах.
   голубые глаза. это не назвать отличительной особенностью, просто очередным примечательным фактом. ибо глаза Кларк имеют тот особенный, небесный, оттенок, где в глубине, где-то на дне глаз, затаивается непреодолимая тоска, которую ничем не вытравить.
   родинка над верхней губой. это единственный отличительный признак на ее лице. у Кларк пока нет ни шрамов, ни татуировок, хотя, если учитывать скорость и обстоятельства событий, которые происходит с жизни Гриффин, отсутствие шрамов – это последние, о чем можно волноваться, ведь все это дело наживное.

Не знающий себя, не знает ничего.
общее описание.
   «дверь отъехала в сторону, и Кларк поняла: пришло время умирать». Кларк Гриффин всего семнадцать, в этот момент ей хочется жить, хотя бы те, жалкие, три месяца, до пересмотра дела. даже если в одиночной камере, которая вся изрисована ее рукой, в попытке не сойти с ума, убить время, или просто потому, что думать и анализировать уже нет никаких сил.
   eй семнадцать. где-то за спиной беззаботное детство на одной из самых процветающих станций «Ковчега» - Феникс. изучение медицины с матерью и чтение взапой книг о Земле. такой близкой, но не доступной. жизнь в любящей семье, Кларк бы сказала идеальной, если бы не застенки камеры, в которой она провела последние два года. но Гриффин не жалеет, ловя себя на мысли: если бы был выбор, она бы поступила точно так же – пошла за отцом, даже если бы это значило верную смерть и для нее тоже. в итоге, девушка практически не сомневается, что к ее совершеннолетию, ей все-таки вынесут приговор, и приведут его в исполнение. она – заключенная 319, обвиненная в измене и попытке розжига паники на территории Ковчега. их дома.
   Кларк смотрит на старенькие часы, что обвивают ее запястье, чей циферблат испещрен маленькими царапинами. это все, что осталось у нее от отца, кроме, пожалуй, гложущих изнутри воспоминаний. она из тех немногих, кто теперь знает – благородные порывы не приветствуются на станции. слепое неведение, по мнению совета, – лучше.
   когда-то её отец обнаружил, что на космических станциях Ковчега со временем запас кислорода иссякнет. это понимали все, но каждый думал о том, что в запасе у них будет, как минимум, еще лишняя сотня лет. они говорили, что уровень радиации к тому времени спадет. но именно инженер Джейк Гриффин нашел доказательства того, что спустя жалкие полгода станция вымрет. именно эти знания разделила с отцом юная Гриффин, готовясь обнародовать информацию, даже после того, как отца приговорили к  казни. стоило ли говорить, что одиночная камера – следствие ее сокрушительного провала? единственное, что спасло тогда Кларк от разделения участи с отцом – ее возраст, чертовы немного не восемнадцать.
   металл браслета холодит кожу, кто мог подумать, что все так закончиться? даже не начавшись. у нее перед глазами мелькают люки, за которыми, привычное, звездное небо. она – небесная девочка, рожденная в космосе, без возможности скрыться или убежать, разве что всего на миг, до того момента, когда канцлер зачитает обвинения, и чья-то рука нажмет, заветную, красную кнопку. Гриффин думает, что сама мысль быть выброшенной в космос не так уж плоха, когда ты находишься в челноке с сотней малолетних преступников, и отправляешься на Землю. том самом, которому сто лет в обед, и ты даже не можешь вспомнить, когда нашли эту развалюху, на которой вас отправили бороздить космические просторы. Гриффин уверена, что до ее рождения. это, определенно не прибавляет уверенности в мягком приземлении.
   они – расходный материал. и если бы Кларк не знала канцлера и его сына лично, что, конечно же, не прибавляет им чести в глазах блондинки, она бы не скупилась на эпитеты. а так, нет никакого желания оспаривать кем-то брошенное: «ну и козел твой папаша, Уэллс» - Гриффин готова согласиться с этой мыслью, с семейством Джаха у девушки свои счеты, и, к сожалению, не в ее пользу.
   она вдыхает влажный воздух, пропахший опавшими листьями и хвоей, намного позднее осознавая, что это за запах. да и откуда ей знать? прочитанные книги не дают ощущений, лишь знания. в ту секунду просто приятно осознавать, что ты жив, и стоишь на Земле, но пожалуй, именно на этом и заканчивается ее мгновение счастья. «эти идиоты высадили нас не на ту гору».
   Кларк ободряюще улыбается очередному пареньку, хлопая того по плечу и откидывает в сторону занавес челнока, чтобы тот мог выйти. их полевой медицинский пункт - популярное местечко. солнечный свет режет глаза. и не то, чтобы она не привыкла, хотя, да, она все еще не привыкла. взгляд Гриффин цепляется за маловажные мелочи, каждый из ребят занят чем-то полезным, по мере своих сил. то здесь то там слышится неутихающий гомон, смех и разговоры, и сама девушка, вмиг, чувствует себя непозволительно взрослой, читая между строк нудной и серьезной, и ужасно нелепой, в этой своей попытке заставить выживать тех, кто только сейчас начал понимать, что Земля - это не игрушки. за ними из космоса никто не придет, если им не удастся здесь выжить. острее всего это ощущается на их импровизированном кладбище. девушка хмурится, силясь вспомнить, когда последний раз ходила к Уэллсу, но не может - навалилась куча неотложных дел. Гриффин утешает себя тем, что Джаха бы все понял.
   ее "я в порядке", сквозь плотно сжатые губы, которые все еще пытается растянуть в ободряющей улыбке, граничит с грязной ложью. хотя, Кларк не привыкла лгать. как давно она не чувствовала этого порядка в своей голове  и сердце, но все еще считает, что те "скелеты в мешке", которые таскает с собой, вытряхивать на всеобщее обозрение не стоит. мама не оценит. только прижмет ладонь к подрагивающим губам, начиная осознавать, что эта Кларк уже не та девочка, что была сброшена с сотней. эта Кларк хмурит брови,  и говорит о том, что любй ценой вытащит своих людей с недр столь ненавистной ей горы. в ее голосе ни капли сомнений.
   она верная, храбрая и сильная. эта сила таится в глазах цвета неба, даже когда руки дрожат непозволительно сильно, а ком осознания, что застрял в горле, душит, не давая спокойно вздохнуть. девушка не просила ничего из случившегося. как не просила и лидерства. она ломается, в очередной раз, тихо, почти беззвучно. закусывает изнутри щеку, до крови. жертвует людьми, срываясь на хриплый крик, пытаясь доказать, что она старалась все сделать правильно. недостаточно правильно, в чужих глазах. Кларк Гриффин жертвует собой, своим спокойствием и душой. оберегает своих близких от тяжелых поступков и решений, держит за руку так крепко, как только может. ободряюще сжимая. но летит в пропасть сама. позволяет себя ненавидеть, бросая лишь тихое: "мне очень жаль". в Кларк сострадание - сильная черта, но где-то там в глубине сознания, когда давит вина, именно оно, приводит в кошмары умерших. Гриффин не знает имен большинства, но помнит лица. порой ей кажется, каждого из них.
   девушка трет покрасневшие глаза, смотря как тлеют угли в костре. она не добрая. никогда не была ею. Кларк все еще помнит теплую руку матери на своей щеке, и осознает, что бьет по больному, не ненавидит женщину за отца, но знает, что причиняет боль, уже не в первый раз. давит. пока не уступят или не сломаются. пока не поступят как нужно ей, не осознают правильность ее доводов. Кларк никогда не юлит, не обманывает, но всегда выворачивает ситуацию под таким углом, чтобы было так как нужно ей. она всегда была такой, но в масштабах Земли это ощущается острее. Кларк не подбирает слова, чтобы настоять на своей точке зрения. бьет ими наотмашь.
   девушка вообще не считает нужным соглашаться с кем-то, если этот кто-то не рассуждает точно так же как она, либо не приходит к таким же выводам.  она без сомнения бросает резкие слова, грубо обрывая мать, которая хочет разработать лучший план, на который нужно время, и при котором можно избежать больших потерь со стороны Ковчега. младшая Гриффин не согласна в корне, зная прекрасно, что меньшие потери для станции, обернуться большими для сотни. их и так осталась совсем немного. а там Монти,  наверное, волнуется куда пропала Гриффин. Кларк сжимает кулаки, выбор у канцлера небольшой, либо она дает подмогу, либо Кларк отправиться одна. прекрасно осознавая, что одну ее никто не отпустит. и дело даже не в матери, которая сейчас готова запереть Гриффин в ее камеру одиночку, из которой ее забирали на челнок. Эбби Гриффин - упрямая, но почему-то забывает, что их здесь таких двое. Кларк не отступиться.
   она уже не отдает себе отчета, когда простое и всем понятное - "выжить", обзавелось таким страшным дополнением "любой ценой". цена непосильно велика, девушка с остервенением трет дрожащие руки, пытаясь убрать с них кроваво алый цвет. цвет чужой крови. вот к чему приводят ее благородные порывы, к грязным и чудовищным методам - убийству. ее личное кладбище пополняется очередными могилами. Гриффин уже не знает, сколько выдержит, ведь те триста человек ложатся непосильным грузом на хрупкие плечи. Кларк смотри исподлобья, хмуро провожая недовольную мать. они снова не сошлись во мнениях. не удивительно.
√ Способности:
   она рисует по памяти, четкими движениями нанося на рисунок тень. в свое время именно рисование помогало отвлечься от всего, чаще всего от гнетущих мыслей, которые не давали спать по ночам. сводили с ума. даже сейчас, спустя долгое время – это помогает отвлечься, но лишь до момента, пока Гриффин не осознает, чьи глаза смотрят на нее с пожелтевшего листа бумаги.
   даже через большое расстояние, что отделяет ее от главного входа в их лагерь, Гриффин отчетливо слышит, громкое: позовите Кларк, и бежит со всех ног. ее сердце начинает отбивать неровный ритм, девушка уверена, ей не понравиться увиденное. она, по умолчанию, доктор, так как единственная способна залечить серьезные раны. Радио настроенное на частоту ковчега, голос матери спокоен и уверен и это словно по радиоволнам передается самой Гриффин, несмотря на внутреннюю уверенность, Кларк глубоко вдыхает, повторяя за матерью о том, что она помогала и в более сложных операциях.
√ Слабости:
   она смотрит на плохо скрываемую злость в знакомых глазах, и мысленно сжимается до болевого импульса, где-то на задворках сознания. Гриффин боится одиночества, не одиночной камеры, с этим у девушки нет никаких проблем. лишь осознания того, что важные для тебя люди не принимают твой выбор, бросая тебя разбитую и сломленную. Гриффин порой кажется, если она потеряет опору в виде друзей, что всегда поддержат словом или делом, она сломается окончательно больше не встанет.
   Гриффин давно поняла значимость каждой жизни, но только  ради тех немногих, готова рискнуть всем, что у нее есть. собственной жизнью. и совершенно точно, не готова принять тот факт, что кто-то сможет погибнуть из-за нее. она эгоистка. Кларк не хочет больше никого терять.

Свобода не делает людей счастливыми, она просто делает их людьми.
об игроке.
√ Ссылка на акцию:
must have! или я тебя хочу
√ Связь с вами:

√ Пробный пост:

Please tell me that going to war is not what you want.
tom odell — can't pretend

clarke griffin & bellamy blake // в одной из комнат Аркадии; в рамках 3x05
Мир белой крошкой рассыпается на глазах, как песок протирается сквозь пальцы и бежит вниз по рукам; его руки опять в крови. Правосудия не свершилось: Ния продолжает выступать против тринадцатого клана, однако миротворцы, которые должны были защитить небесных людей, убиты. А холодная весна в Аркадии — время, когда выживать становится сложнее и принцип "кровь за кровь" выходит на первый план. Это время, когда у всех от страха мерзнут руки, и "война" — уже не просто слово, а грозящая действительность. Время, когда Кларк желает исправить все и подолгу смотрит в родные глаза. Время вернуться в Аркадию, вспороть заросшие нарывы, заштопать старые раны и остановить войну.
Время вернуться к тем, кто этого уже не ждал.

это кладбище — без крестов и надгробных плит,
и сюда с венками толпами не идут.
а болит? так пускай себе тихо внутри болит,
   Она прекрасно помнит это чувство полной растерянности, когда смотря на тела неповинно падших, ей хотелось лишь одного — закричать о том, что это не могли сделать ее люди. Упрямая действительность показывала совершенно иное. В глазах небольшого отряда сопровождения, она, Кларк Гриффин, становилась врагом номер один. Первая жертва, великая Ванхеда, как открытый счет в уплату долга в триста душ/тел/жизней, павших на поле, от пули, что была выпущена из оружия небесных. Ей хотелось упираться до последнего, отрицая вину небесных людей. Просто потому, что совершенно не хотелось верить — с ней поступили именно так. Они ведь знали, знали с самого начала, как труден был этот путь к миру, и когда на горизонте забрезжил возможный союз с землянами, все обернулось вспять. Они, снова, пришли к самому началу, где приходилось оборачиваться на каждый шорох. Ждать удара в спину.
Переступая тела, девушка даже боялась поднять глаза, в десятках тел перед глазами все еще пытаясь отыскать стрелу, нож или топор. Но не было ничего, лишь редко заметные следы входных отверстий и нарастающий ужас действительности.
Пожалуй, Кларк Гриффин все еще сложно было понять, почему все случилось именно так. Запуская тонкие пальцы в свои спутанные волосы, заплетенные в десятки мелких косичек, на земной манер, она вслушивается в шаги, что раздаются где-то в коридоре. Вздрагивает каждый раз, когда кто-то проходит слишком быстро/ говорит слишком громко. Жилой отсек ковчега,  некогда казавшийся Гриффин просто огромным, на фоне ее маленькой камеры, сейчас кажется клеткой. Маленькой. Удушливой. Хочется бежать, как можно дальше; как можно быстрее; Но она выполняет строгое приказание Октавии — сидеть тихо и попытаться не нажить проблем, пока она не приведет брата. Гриффин все еще не понимает, когда младшая приведет Беллами, проблем прибудет или поубавится? Ей просто невдомек, как Кейн допустил смену власти? Почему мама не смогла противостоять этому? Как, черт его дери, Беллами Блейк оказался замешан во всем этом? Она все еще помнит, как исказилось его лицо, после ее — «прости», там, в Полисе. Но верить в то, что именно этот случай дал один из толчков к становлению нынешнего, идеального солдата, Блейка, кадета Блейка, просто не хочется.
   Дверь скрипит неожиданно. Пожалуй, слишком. Первая мысль о том, что в эту комнату мог зайти кто-то посторонний, и вообще, оставлять ее здесь, было верхом глупости, порождает панику. Места куда бы она могла спрятаться девушка конечно же не нашла, как впрочем, она об этом даже и не задумывалась. В ее голове. Все еще  мысли о ни в чем не повинных; на языке все еще сладковатый  привкус разложения; в голове, словно набатом — если не сможешь договориться, они сравняют с землей всю Аркадию, как и не бывало. А потом она, наконец-то, встречается с напряженным взглядом Октавии. Выражение ее лица не предвещает ничего хорошего. Его же она готова поклясться, что не узнает из тысячи. Раньше бы узнала.  Фигура человека, которому когда-то доверяла собственную жизнь, сейчас кажется если не чуждой, то малознакомой. От него буквально веет арктическим холодом. От ледяной нации веет точно так же. Она буквально чувствует мороз, пробирающий до костей, от этих его жестов. Сложенных на груди руках, сжатых, в один миг, губах, чернеющих глазах, в которых застыл немой вопрос, который он, возможно, так и не успел задать Октавии. И уже точно не задаст. Ибо ответ, вот он, перед ним. В сгорбленной фигуре, с копной светло соломенных волос, что отрасли еще больше, за их последнюю встречу. В этом, исключительно, земном одеянии, которое ей чертовски не идет, но правила того требуют. В этих сведенных к переносице бровях и в немом вопросе, что затаился на дне голубых глаз, которые, все еще шарят по  его лицу, в поисках чего-то знакомого. Кларк Гриффин кажется, что она не найдет ничего.
   Она пытается выглядеть собранней, серьезней, что ли. Чтобы до него дошло, в какую выгребную яму, они угодили, с его подачи. Голос ее практически не дрожит, лишь срывается на гласных нотах в тихий хрип, что царапает горло изнутри. Кларк Гриффин все еще надеется на чертово благоразумие, на его ответственность/сознательность/ум, в конце концов. Младшая из Блейков смотрит на нее, практически, как на сумасшедшую. Уже не убийственно холодно, и это, тоже, неплохо. Стул противно скребет ножками, по металлу конструкции. Ей снова кажется. Что она в металлической клетке в космосе. Дышать нечем. Точно так же.
   Им уже не стоит надеяться на лучшее.  Её слепая вера разбивается о суровую действительность. Режет пальцы об острые края. Уже не маячит где-то впереди. Их совместное лучшее, где-то на поле, где уже вовсю орудуют падальщики. И единственное, на что они все еще могут надеяться небесные люди, это то, что с выдачей отряда Пайка им простят эту ошибку. Но, Кларк Гриффин, все еще не готова жертвовать Беллами Блейком, даже в угоду системе. Правилам.  Этому въевшемуся под кожу — «ради спасения своих людей». Она все еще не готова, но ее саму уже заложили на жертвенный алтарь. Гриффин чувствует это кожей, вдыхает каждый раз, когда пытается заговорить с ним. Снова. Видимо, он оказался смелее, раз рискнул пожертвовать тем, что они с таким трудом строили вместе.
  - Кажется, нам нужно поговорить, — никакого «привет Беллами», «давно не виделись Беллами», «как ты тут поживаешь?» лишь суровая действительность — он ее предал. Сознание твердит о том, что точно так же, она, когда-то, предала его. Гриффин всматривается в некогда знакомое лицо человека, которого нынче не узнает. В голове все еще свежи воспоминания о трех сотнях бойцов призванных Хедой защищать небесный народ и Аркадию. Об оставленной в живых Индре. Лишь для того, чтобы она передала послание. 
   Кларк Гриффин впервые позволяет себе усомниться в своих словах/поступках/действиях. В человеке стоящем около входной двери, чьи черты отдаются лишь тупой болью осознания. Признания того, что она зря доверилась, возможно, зря доверяла. Где границы у это «зря»? Зря убила Финна? Страшнее всего то, что если ее сейчас не остановить, то она сломается. Окончательно. Ибо то, что она делала последние полгода, каждое ее чертово решение, которое она мотивировала благом, для ее людей. Каждая погубленная ее руками жизнь, чья кровь никогда не сойдет с ее ладоней. Все это было зря. Гриффин уже не впервой, кажется, что она смертельно устала. Тяжелый вздох срывается с потрескавшихся губ.
   Мыслью практически запретной, недоступной. Что же ты наделал Беллами? Кларк Грифиин, впервые, готова сказать о том, что человека стоящего сейчас с ней в этой комнате, дышащего одним с ней воздухом — она не знает. А того человек, что когда-то удержал ее над пропастью с кольями, не раз спасал жизнь и прикрывал спину, рисковал своей жизнь на горе Везер  — уже не существует.

и вместо слов пальцы душат запястья, молча, до синяков.
   Им никто не рассказывал о том, что прогулки в лес могут быть опасны. Никакой присказки на ночь/ вечер или хотя бы день. Не зачем. Все приходится постигать самостоятельно, когда первое очарование спадает. Лес все так же шумит кронами, а проскальзывающий сквозь ветви солнечный свет кажется зеленоватым, от изобилия зелени вокруг. О таком они, когда-то, даже не смели мыслить, разве что в мечтах. Тех самых, которыми исписаны стены и пол камеры Кларк Гриффин. Тех, которые когда-то казались лишь неосуществимым сном. Сном, в котором можно вдохнуть полной грудью  воздух, кристально чистый, все еще влажный из-за испарения росы. Не заходиться удушливым кашлем где-то в углу камеры после попытки вдохнуть поглубже, потому что вентиляционные системы уже не к черту, не работают и дышать приходится разве что не через раз. Воздух оседает на языке привкусом пыли, грязи и какой-то тоскливой безысходности. Процветания легочных патологий. http://66.media.tumblr.com/30a9c4665a9d … o7_250.gif
   Им никто не расскажет, что двум девушкам в лесах делать нечего. Делать нечего в лагере, где ребята слоняются без определенного занятия, то и дело провоцируют друг друга на драки, смотреть на то, как дети маются от безделья, не осознания всей катастрофы. Которая, уже не идет к ним семимильными шагами, просто несется к ним навстречу. Утро встречает ребят понизившейся ночью температурой. Спать без верхней одежды уже, практически, не возможно. Сизым облачком пара изо рта, когда пытаешься согреть озябшие пальцы, ожидая пока разгорится костер, в который только что подкинули сухих веток, которые найти каждый раз становится все сложнее. Тихим урчанием живота, который скручивает от голода, потому что уже толком не вспомнить, когда ты нормально ел, но надеешься, что это было хотя бы вчера. Или ознобом, который пробирает до костей. И ты не можешь согреться, даже после того, как на тебя накинули подобие пледа, что Кларк откопала на челноке, точнее, буквально, с боем, вырвала у нашедшего их паренька. Девушка со страхом ожидает, когда температура упадет еще ниже, уже даже не считает ребят, что приходят к ней с кашлем или первыми симптомами простуды. И корит себя лишь за то, что не собралась идти раньше.  Шаг за шагом они отдаляются от лагеря. Но это не приносит долгожданной эйфории, лишь тревогу, которая теперь кажется чем-то обыденным. В шорохе травы под ногами, листьев, на кронах деревьев, девушке не перестает казаться на миг, что они не одни, за ними следят. Постоянно.
   Кларк Гриффин улавливает догоняющие ее шаги, разворачивая голову, лишь для того, чтобы отметить быструю готовность своей спутницы, и заметить несколько пар глаз, устремленных на их компанию. Гриффин даже не сомневается, что сейчас кто-нибудь из смотрящих сорвется с места, чтобы доложить старшему Блейку о несанкционированной вылазке. Хотя, не так, Кларк Гриффин может идти куда угодно и если, она убьется по дороге, то это неоспоримый плюс. Это она слышала уже не раз и не два. Заучила, можно сказать, наизусть. А вот то, что она потащила за собой девчонку Блейк, это тот факт, который, несомненно, разозлит Беллами. Не то, чтобы Кларк это хоть как то волновало. Особенно, если саму Октавию, мнение старшего брата волнует, пожалуй, столько же, сколько и Гриффин. Пусть идет он к черту, вместе со своими доносчиками.
   Голос Октавии не кажется радушным, да и какая радость, быть поднятым ни свет ни заря, да и компания «вздорной блондинки» ей вряд ли нравится. Ее «доброе утро» отдает горечью во рту Кларк, зудом на языке, резкими словами, что совершенно не предназначены младшей Блейк, скорее всей ситуации в целом, и ее, точно таком же, как у большинства из сотни, наплевательском и потребительском отношении к предложенной ковчегом свободе. Гриффин хочется остановиться, бросив недовольный взгляд на Блейк, добавить что-то, по типу — и ты, Брут. Кларк Гриффин чувствует себя если не преданной, то разочарованной точно. Что случилось с девчонкой, которую помнила Кларк? Разве одиночная камера меняет настолько сильно? Горький смешок слетает с губ, и, будучи заглушенный шорохом листьев заметен, пожалуй, только самой Гриффин. Потрескавшиеся губы складываются в тонкую линию, когда она притормаживает, оглядываясь по сторонам, чтобы определить правильное направление.
— Нам нужно будет добраться до ручья максимально быстро, — она делает упор на максимально, пытаясь донести простую истину — лишнего времени у них нет. Говорит впервые за то, недолгое, время, что они прошли в тишине. Если раньше Кларк думала, что с Октавией молчать тоже можно, то она чертовски ошибалась. Они уже не девочки из одной камеры. Что-то незримо маячит между ними. Напряженная неопределенность. Она — Кларк Гриффин, привилегированная принцесса, та, которая пытается заставить толпу детворы выживать любой ценой. Ключевое слово — «заставить», и оно не по вкусу малолетним преступникам. Ее спутница, сестра человека, которому Гриффин, при ином раскладе, раздробила бы голову булыжником, не пожалев, одним из тех, которыми они обложили место костра. И если кто-то говорит, что нет сходства между братом и сестрой, то девушка готова плюнуть говорящему в лицо. Они похожи, даже слишком. Гриффин чувствует это каждым рецептором на коже. До зуда в лопатках ощущает каждый шаг Октавии в позади себя.  — Если не успеем до темноты в лагерь, то придется искать место ночлега. Никаких прогулок ночью по лесу. http://67.media.tumblr.com/c41d8d4f8d9c … 0_250.gifВ голосе Гриффин слышатся те самые, раздражающие половину лагеря, командирские нотки. Как будто, только что Октавия самолично изъявила желание прогуляться ночью по радиоактивному лесу.  Она при всем желании не может с собой ничего поделать. Да и если честно, не хочет.
— Слишком опасно, — голос у Гриффин тихий, будто последнее даже не для спутницы и протокола, так для себя. Констатация неприглядного факта. Кларк Гриффин, если честно, перестает нравиться вся эта ситуация. Планета. Лес. Чертовы земляне. Шаг за шагом они все дальше от лагеря и челнока. Сердце в грудной клетке стучит все быстрее, будто бы ожидая чего-то страшного. Предчувствуя. И девушке не нравятся такие предчувствия. На Земле они частенько сбываются.

а д  делает из тебя херовенького героя,
который себя самого предаст.
твой внутренний разрушенный Неверленд,
твой страшный внутренний Горменгаст.
   Она закрывает глаза, всего на мгновение, пытаясь представить  тяжесть старенького пледа, что когда-то нашел отец в обменнике, для вечно мерзнущей Кларк. Не выходит. Пытается считать удары собственного сердца, равномерные, глухие, уже не тревожащие грудную клетку изнутри. Кларк Гриффин знает, что бой с собой уже проигран — давно. Порой ей кажется, что еще чуть-чуть и она сойдет с ума. Сведет себя собственными мыслями, что снуют в ее голове, переплетаются в сложные нити и медленными потоками тревожат сознание, подкидывая самые счастливые воспоминания. Самая страшная пытка. Порой ей хочется выть, находясь в этой клетке. По правде, выть хочется всегда, кидаться на двери и проклинать чертову систему. Совет. И все семейство Джаха. Особенно их. Ох, сколько же ночей проходит в мыслях о том, как она причиняет боль Уэллсу, пусть не душевную, но физическую. Злоба клокочет где-то изнутри, жгучая, первобытная. Девушка задыхается, пытаясь вдохнуть поглубже, ловя сухой воздух, что обжигает легкие.
   Мама говорит, что со временем боль отступит, девушка кивает, вдыхая родной запах и улыбается, неуверенно, вымученно. Она знает, боль не утихнет никогда. Кларк знает, что во всем виновата только она одна, но вот признаться себе в этом нет никаких сил. Она и так на грани, вот-вот сломается. Да и проще винить во всем старину Уэллса, что не смог держать язык за зубами. Гриффин глухо рычит, перекатываясь с одного бока на другой, подкладывая руку под голову и жмуриться посильнее, натягивая легкое покрывало сверху. Будто бы это действие поможет выкинуть ненужные мысли из головы.
Она порой ощущает будто мысли в ее голове -  бомба замедленного действия, с непримечательным названием «кларк гриффин», что мирно себе тикает, отсчитывая положенные секунды до взрыва, в тишине камеры в которой она одна, уже очень долгое время. Порой ей кажется, что от взрыва ее отделяют считанные секунды. Девушка тогда дышит медленно и глубоко, сжимая между пальцами переносицу или просто притягивая к себе колени, все еще ожидая, что отец придет с работы через пару минут, и, как всегда, с легким беспокойством сядет рядом с девушкой, приобнимая за плечи. Кларк все еще помнит глаза наполненные теплом и любовью, что смотрят на нее, не отрываясь.  И тот момент, когда с противным лязгом дверь отсека открывается, выбрасывая отца в открытый космос. Ее отца.
   Гриффин в испуге подрывается с кровати, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Она все еще чувствует крепкие материнские объятия, что не дают ей осесть, чувствует надрывный крик, что скребет горло, не позволяя проронить ни слова. Даже банальное «нет» больше похожу на отчаянный скулеж.
   Охранная система громко гудит, щелкает автоматический замок, слишком громко в повисшей тишине, что хозяйничает на верхнем секторе. Непривычно. Девушка с удивлением отмечает странное время обхода, но любопытство берет свое, и, кажется, уже нет смысла притворяться спящей, когда, и в без того крохотное помещение заходит охрана, тревожа ее беспокойную дрему. Гриффин приподнимается на локтях на своей кровати, непроизвольно щурясь от яркого света, что проникает в камеру из коридора, резко скидывая босые ноги на холодный пол, как раз в тот момент, когда обладатель равнодушного голоса объявляет:
— Заключенная 319 лицом к стене — девушка плотно сжимает губы, сводя брови к переносице, но послушно отходит к дальней стене камеры. С ними спорить себе дороже. Упираясь взглядом в нарисованный ею цветок. По крайней мере, она думает, что у нее вышло не так плохо. Четкие линии плавно перетекают в лепестки и Гриффин бы, забывшись, провела пальцами по этому чуду, лишь чтобы ощутить недоступную хрупкость, ноей в ответ, лишь обжигающий холод металла и тошнотворная мысль, бьющая набатом в голове — что-то не так. Возможно, она и сбилась со счета когда-то, но ведь совершенно невозможно, чтобы она провела в камере два года. Просто нереально. Гриффин выдыхает судорожно, рвано, дергает головой в сторону, пытаясь рассмотреть то, что происходит сзади нее. Где-то на периферии зрения она видит два темных силуэта, трещит электрошокер. Кларк отмечает, что еще ни разу с момента, как ее посадили в камеру, в этом помещении не было столько охраны. Это нервирует. Не потому что Гриффин ревностно относится к своему пространству, это, де факто, не может окончиться чем-то хорошим.
Света проникающего из вне достаточно, чтобы рассмотреть напряженные лица охраны, их равнодушный взгляд. Люди верхнего сектора для них никто. Преступники, те на кого не стоило бы тратить кислород, и неважно, что все они здесь дети, некоторые из которых попали в камеру по неосторожности. Гриффин непроизвольно сжимает кулаки в глухом раздражении. Грохот шагов нескольких пар ног, принятый ею за внеплановый обход, становится громче, а непонятный гул принимает очертания голосов. Грубых, резких, командирских, не жалеющих ни связки, и по тому, какие ругательства сыплются, не жалеющих и того, кого они ведут.
Гриффин стоит  вполоборота, ровно настолько, чтобы не привлекать к себе внимания, но лишь до момента, как на пороге появляется еще охрана. Она перестает понимать ситуацию, паника захлестывает с головой. какого черта? Мысли роются в голове, сталкиваясь друг с другом, путая сознание. Гриффин непроизвольно делает шаг вбок, вполне заслужено получая болезненный толчок в предплечье, тяжелая рука давит ей на спину аккурат между лопаток. Больно. Она ударяется лбом о металлическую конструкцию собственной камеры, буквально рыча от бессилия. Чувствуя, как цепкие пальцы впиваются в плечо мертвой хваткой.
— Я сказал к стене, — голос резкий и грубый, бьющий по перепонкам столь же сильно, как чей-то возглас протеста. Кларк даже на секунду замирает, с расширившимися от удивления глазами, но ее удивление никого не интересует. От слова совсем.
Свет гаснет так же внезапно, как и появился, лишь слабый отблеск дежурной лампы позволяет Кларк не ослепнуть окончательно. И, пожалуй, не сойти с ума. Их теперь тут двое и давящая тишина, та, которую можно потрогать руками, в которой еще чувствуется этот первобытный страх и слышится чужое дыхание. хриплое, нервное. Гриффин готова поспорить, что дышит в унисон и совершенно не знает, что сказать. Мысли о том, что стоило бы как-то отреагировать на появление соседки, сбивают с толку. Кларк нервно сглатывает, проводя языком по пересохшим губам. Она думает о том, что в одиночку было комфортней. Неуверенно мнется на месте, чувствуя, как босые ноги начинает покалывать от холода. Но все еще не решается сделать какое либо резкое движение. Девушка отлично помнит, в каком расположении духа ее привели в эту камеру, разбитую, злую, потерянную. И не факт, что новая знакомая будет настроена на диалог. Кларк отмечает, что та выглядит, по меньшей мере, чертовски испуганно.
— Эй, ты как? –  Голос блондинки еле слышный, надрывный, хриплый. Затяжное молчание никому не приходит на пользу. Кларк Гриффин думает о том, что ей придется провести еще одну бессонную ночь, хотя, это совершенно не та проблема, над которой стоит размышлять. Сон все равно не идет к ней. Но, девушка в тот момент, стоя в полутьме, даже не подозревает, что таких ночей будет не одна, не две и даже не десяток. Что этот день единства они запомнят навсегда.

Девушке кажется несправедливым то, что именно ей придется разгребать чужие истерики/слезы, злобу на окружающий мир, и всех жителей Ковчега, в целом. У самой Кларк этого и так в избытке за прошедший год и еще столько же на год грядущий. Ровно до момента, как приговор приведут в действие. В том, что ее, как впрочем, и всех их — людей верхнего сектора, ждет одна участь, быть выброшенными в космос после того, как исполниться восемнадцать, Гриффин не сомневается. Уж слишком хорошо знает систему. Всю ее подноготную.
   Кларк думает, что это немного не честно. Ибо планета не сошла с орбиты, Ковчег не пошел на снижение, к такой близкой, но далекой Земле, Солнце не взорвалось и звезды вмиг не потухли, по крайней мере, те, что видны в ее маленькое окошко над головой, в которое она смотрит, когда ее мучает бессонница.  По факту — каждую чертову ночь. Все осталось как обычно. То же гудение вентиляционной системы, непроглядный серый сумрак, который давно стал спутником Гриффин, на долгие минуты/часы/месяца беспроглядных ночей. И извечный холод непонятно откуда взявшихся сквозняков, металлу просто не от чего прогреться. Просто их, внезапно, стало на одну больше. Маленькую сгорбленную фигуру, которую, будь Кларк более участливой  к чужому горю, непременно хотелось бы пожалеть, прижать к себе. [Камера, в которой уже год находишься одна, вообще не способствует развитию сострадания, да и вообще, любых высокоморальных качеств.] Сказать, что все образуется, хотя, обе наверняка будут знать, что черта с два, все будет лучше, чем сейчас. У них внезапная отсрочка в год, которую Гриффин не просила, у новой [не]знакомой возможно два, от силы три. Она думает, что девчонке на вид не больше пятнадцати, шестнадцать с натяжкой, девушка не может толком определить во внезапном сумраке, к которому с трудом, снова, адаптируются глаза. Гриффин переминается с ноги на ногу, впервые чувствуя себя неуютно там, где, казалось, изучен уже каждый угол, трещинка и винтик в креплении стены. Где все давно измерено шагами. Она знает наверняка, их ровно двадцать три от дальней стены и до двери. А каждый возможный, а порой и невозможный участок изрисован ее рукой, просто для того, чтобы отвлечься, не думать. Не сойти с ума. Порой, всматриваясь в четкие линии отражающие очередной земной пейзаж, что когда-то высмотрела в одной из книг, в библиотеке Феникса, Кларк думает, что у нее получается скверно. Не сходить с ума.
   Невольно сравнивая эту девчушку с собой, Кларк отмечает, что та ведет себя значительно спокойней, чем в свое время вела себя сама Гриффин. Неплохо держится, или, просто, не осознает всей проблемы. Вздрагивает от звука чужого голоса. Не сухого и безразличного, как у охраны сектора, не встревоженного и заботливого материнского, от которого тошнотворный ком подкатывает к горлу, и уж точно не извиняющегося, буквально молящего о прощении, который свойственен Уэллсу. Того, который вызывает лишь глухую волну злобы и разочарования. Неконтролируемого желания сомкнуть ослабевшие пальцы на горле некогда лучшего друга, а потом чувствовать, как желчь подкатывает к горлу, а грубые руки, что скрутили всего мгновение назад, не дают вырваться и наконец-то отплатить сыну канцлера той же монетой, которой он когда-то рассчитался с ней. А его до безобразия карие глаза смотрят с невысказанной тоской, на что Кларк смеется хрипло, надрывно, чувствуя, как приступ кашля сдирает ослабевшее горло, а девушка стремиться успеть пожелать младшему Джахе: гореть в аду, ублюдку! Между двумя ударами сердца, и до того момента, как успокоительное, вколотое доктором Лахири, начнет действовать.
   Голос ее соседки неспешный, наполненный горькой иронией. Какой-то затаенной обидой или разочарованием. Гриффин вообще никогда не славилась способностью проникать в чужие души, поэтому сказать точно не может, какие демоны скрываются там, за чужими радужками глаз. Жители Ковчега празднуют «День единства», некогда один из любимых праздников Кларк, что всегда проходил с особым размахом не только на станции Феникс, но и по всему кораблю. Счастливые воспоминания о проведенных днях отдают щемящей болью, в области сердца, и Гриффин искренне надеется, что эта очередная фантомная боль, совершенно не хочется, в свои неполные восемнадцать, заработать себе сердечную недостаточность. Она думает, что прошлый ее день единства прошел в компании матери, но учитывая их последнюю встречу, с которой младшую Гриффин уводили с конвоем, а Эбби еще долго не могла отойти от резких слов дочери, надеяться на счастливое воссоединение женщин Гриффин не приходиться. Не сейчас. Отчасти Кларк этому рада. Настолько, что даже не сразу осознает, что ее собственный голос раздается в помещении излишне громко, разрывая повисшую тишину и неловкость, вторя ударам чьего-то сердца. Фразы ее сухие, полные немого пренебрежения к тому, чье имя мелькает во фразе, как бы между прочим. Впервые за долгое время, девушка произносит имя старого друга перед кем-то, и это не мать, и уж точно не пустота камеры, которая слышала самые страшные прокляться в сторону некогда дорогих Гриффин людей.  Имя с ее губ слетает с совершенно не характерным для нее потоком омерзения, словно констатация факта: все что связано с младшим Джахой, отныне, и навек, приносит боль, реальную, практически физическую. Кларк Гриффин всем своим сердцем ненавидит и презирает Уэллса Джаху, а с ним и его отца — канцлера.
— Неужто испортила парадный костюм Уэллса? –  девушка делает несколько небольших шагов по направлению к койке, на которой уместилась девчонка, и присаживается на самый край, мысленно отмечая, что спальное место здесь точно такое же, жесткое и неудобное, как у нее . К которому еще долго придется привыкать.
— Я, кстати, Кларк Гриффин, станция Феникс — она протягивает руку, словно ожидая рукопожатия, смотрит внимательно. Даже слишком. Отмечает малейшее изменение в выражении лица. Девушка готова поклясться, что если ее новая знакомая с Уолдена, то им просто на физическом уровне не сладить, что не есть хорошо. Но, все же, что-то заставляет Кларк продолжить, возможно, осознание того, что девушку нужно отвлечь от собственных мыслей. Они сведут с ума, она то знает.
— Так, из-за чего тебя дернули с этого праздника жизни? — В ее голосе напополам любопытства, что хорошо скрыто на глубине ее  глаз, которые сейчас практически не разглядеть из-за плотного сумрака в камере, и осознания того, что подвывающей незнакомой особы, под своим боком, Гриффин точно не выдержит. Слишком свежи воспоминания о том, как сама переживала первые дни в камере. Слишком свежи чувства боли в содранных костяшках пальцев, что некогда разодрала о железное покрытие двери. Кларк нервно сглатывает противный комок, образовавшийся в горле и, кажется, не смеет даже пошевелиться. Кто-нибудь задумывался о том, как чертовски волнительно и нервно ждать ответа на важный вопрос?

Иногда Кларк кажется, еще чуть-чуть и черта. Четко проведенная линия. Конец. Вон за тем поворотом. Стоит лишь выйти за пределы лагеря, отодвинув плохо закрепленный брус, в их самодельном ограждении, что вроде бы должно защищать от жестокой и кровожадной Земли, о котором Гриффин забывает рассказать, уже не в первый раз. Просто не до этого. 
Это все начинает напоминать первые дни на Земле. По крайней мере, так чувствует это Кларк, окуная грубую ткань в миску с водой, перед тем как снова наложить компресс на лоб паренька. У них снова установка — выжить. По факту — несменная, с момента их приземления. У большинства и  до этого. Измученные режимом Ковчега, они искренне надеялись, что вот здесь-то они, точно, заживут. Как бы не так. Гриффин пытается скрыть злость/обиду/разочарование. Надежды ста ребят с сомнительным прошлым, и одного безбилетника, рушатся на глазах, еще до момента, когда  они открывают злосчастный люк. Их осталось девяносто восемь и один. Не лучшее начало для новой жизни.
   Гриффин думает, что, отчасти, пророческое, когда принимает из рук перепуганной Октавии хрупкую девчушку, в полуобморочном состоянии. Кларк даже силится вспомнить ее имя, пока убирает прилипшие ко лбу пряди, кажется, Фокс, хотя, важно ли это?  Нынче в их импровизированном лазарете многолюдно, угнетает лишь то, что большинство из них без сознания, и что делать, с продолжающими прибывать пациентами, Гриффин не может и представить. И лишь качает головой на немой вопрос Блейка, о сложившейся ситуации. Она же, черт подери, не та Гриффин. Мысли о том, когда она научилась понимать этого засранца без слов, тонут в осознании собственного бессилия. Так продолжается третий день, а у Кларк нет ни одного вразумительного ответа на вопрос, что же за хрень, точнее хворь, покосила лагерь. Она, как никогда, чувствует себя разбитой, потерянной и совершенно никчемной, не способной спасти даже горстку детей, что доверили ей свои жизни.
   Третья ночь без сна — отвратительно. Кларк Гриффин знает это на своем опыте, переворачиваясь со спину на бок, попутно закидывая руку за голову, вслушиваясь в затрудненное и хриплое дыхание совсем неподалеку от места ее импровизированного ночлега. Это совсем не похоже на то, что было в начале — именно об этом думает Кларк, вслушиваясь в тишину ночи, шелест листьев и потрескивание догорающих костров. Отголоски чьих-то разговоров и тихие смешки, вероятней, таких же полуночников, которым не удается заснуть, или тех, кому довелось дежурить сегодняшней ночью.  Возможно, они просто стали терпимее друг другу, Эбби бы сказала — пообтерлись. Ужасное слово. Стали доверять друг другу чуточку больше. Уже никто не кричит о том, что стоны из лазарета мешают спать, никто не грозиться прикончить добрый десяток ребят. Каждый  переживает это как может, но Кларк все еще не может уснуть. Проигрывает старику Морфею, который не желает просто так, без боя, забрать девушку в свои объятия. «Без боя» — отзывается чьим-то надсадным кашлем и болезненными стонами,  когда девушка вскакивает с «постели», на которой так и не удалось устроиться. Они не сдадутся без боя, по крайней мере, Кларк Гриффин просто так не отступит. Ночь тянется слишком долго, у нее подрагивают руки, когда она просит заглянувшую в лазарет Октавию сменить воду, что окрасилась, в такой привычный, багряно кровавый.
   В ее голову порой закрадываются странные мысли. Что еще немного, и она сломается. Пошлет все к чертовой бабушке, разворачиваясь на пятках, и скрываясь где-то в недрах челнока, оставляя за собой лишь колыхающуюся занавесь из брезента, которую им удалось найти в обломках. А еще эти взгляды, что направлены на нее каждый божий день, ожидая новых действий/решений/свершений.  И у нее в голове: какого черта? Ибо не понять, с чего все вмиг решили провозгласить «венценосную блондинку» своим лидером, по факту, каждый из «сотни» нашел того, кого проще будет винить во всем. Козла отпущения. Поводов для вины и терзания у Кларк Гриффин и так предостаточно. Рейвен молчит, но не дает забыть. Лишь одним взглядом красивых карих глаз, что смотрят на нее с осуждением.  А ей же хочется сорвать голос на громких фразах, чей смысловой посыл заключается лишь в том, что она не знала, и не просила всего этого.
   Кларк Гриффин считает, что это подло. Совсем немного. А потом добавляет, что в таких ситуациях все средства хороши. Последние указания от блондинки, Октавия Блейк слушает в пол уха, ее, кажется, уже успели довести поучающие речи девушки. Сама же Кларк отмахивается от этой мысли как от назойливой мухи. Может, настои, принесенные Октавией, и творят чудеса, о  том, откуда же она взяла это чудо лекарство, младшая Блейк предпочитает умолчать, а Кларк Гриффин не имеет ни малейшего желания узнавать, ибо если об этом узнает Беллами, открутят голову обоим, но количество ребят в лазарете уменьшается семимильными шагами. А Гриффин до сих пор уверена, что видела в том бункере как минимум теплые покрывала. Как максимум там могут быть реальные лекарства. О том, что все имеет сроки годности, Кларк предпочитает не думать, хотя бы сейчас. И до сих пор корит себя за столь эгоистичный и лицемерный поступок — сохранения тайны бункера между ними двумя, ей и Коллинзом. http://67.media.tumblr.com/5ad6e5a20ab4 … o8_250.gif
   Девушка закидывает флягу с водой в свой, потрепанный временем, рюкзак, рассчитывая, сколько же ей понадобиться, чтобы добраться до бункера, который недавно был показан Финном,  ей кажется, что это было в прошлой жизни/реальности. Нынешняя — полный отстой. В ней Финн Коллинз провожает ее, принцессу, печальным взглядом, и торопится перевести свои глаза на свою отважную девушку. Рейвен Рейс же не спешит отводить взгляд, чем, несомненно, раздражает больше щенячьих нежностей между воссоединившейся парочкой. Кларк раздраженно втягивает воздух через нос, сцепляя зубы, и отыскивая взглядом того единственного, кому доверила бы прикрывать свою спину. Об этом судачат уже не первый день в их лагере.
— Беллами, ты идешь со мной,  — девушке искренне хочется, чтобы это звучало как вопрос. Возможно, чуточку мягче, давало бы выбор, который он заслужил. И ей следовало бы дать ему, хотя бы, причину или пару лишних слов в объяснение сложившейся ситуации. Гриффин ведет напряженными плечам, чувствуя, как каждая мышца отзывается тупой тянущей  болью, останавливаясь лишь на мгновение, чтобы убедиться, что она была услышана. На деле, ее слышал каждый в этом чертовом лагере.
   Но вместо нужных слов, у нее, снова, не терпящая возражений фраза, брошенная где-то между двадцать пятым и двадцать седьмым шагом, мимолетным взглядом. Не четким. Смазанным. Просто отмечая, что молодой человек чем-то недоволен. Плевать. Кларк сжимает губы в тонкую линию, убирая с лица грязную светлую прядь. Открывая миру уставшее, осунувшееся лицо и пестроту синего под глазами. Кларк Гриффин выглядит хуже той, от которой вызвалась спасать людей. Смерти.

лёгкой смерти тебе, мой друг!
когда стопом идёшь среди  н о ч и
лёгкой г и б е л ь ю  на обочине
завершится порочный круг.
   Шумом и треском радиоволн, что уже не пускают по спине дрожь предвкушения, что, возможно, вот именно сейчас, ты услышишь чей-то родной голос. Неважно чей, ты, по правде говоря, будешь рада даже Мерфи. Твоя надежда рассыпается в две тысячи сотый раз, или какой-то там около, и ты, Кларк Гриффин, уже не так отчаянно воешь ночью. Лишь надеешься на то, что они остались живы. Все они. Знакомые и знаваемые, небесные и земные. Ибо, хуже всего осознавать, что на этой проклятой богом планете, что пережила второй приход Прамфайи, вас остается всего лишь двое. Ты и твоя маленькая найтблида, Мэдди. Пожалуй, забота о ней, единственное, что не дает окончательно сойти с ума, в веренице — Ковчег, хоть кто-нибудь, Беллами. И твоим тихим, когда ослабевшими пальцами опускаешь кнопку связи, будь ты проклят Блейк, ты не мог так просто умереть. Ведь ты, Кларк Гриффин не для этого рисковала своей жизнью, наконец-то жертвуя собой ради своих людей, а не как обычно окружающими, ради мифического блага, как должно было быть изначально, чтобы не иметь даже возможности похоронить тела. Ни те, что под землей, ни те, которые дрейфуют в космосе.
   В очередной раз сжимаешь губы, убирая с лица, снова, отросшие,  ты все короче срезаешь свои волосы, белокурые пряди, что вперемешку с красным непослушно лезут в глаза, и, устраиваешься поудобней на небольшом валуне, что довольно давно стал негласным местом твоей остановки. Дальше не смеешь, потому, что практически не изведана местность, по правде говоря соваться опасно.Уже и предположить не можешь, что уготовила на этот раз планета, людям. И когда-то чуждое и необычное, становится таким родным, но навсегда утерянным. На Земле давно лишь разруха и пепелище. Полный отстой, если честно. И маленький оазис зелени, недалеко от бункера, в который тогда успела забежать. Порой тебе кажется, что зря спаслась, но этот чертов инстинкт самосохранения, что так долго диктовала земля, с отскакивающим от зубов, излишне земным — кровь за кровь, которое когда-то вызывало лишь отвращение, въедается под кожу, оплетает словно дикая лоза позвоночник, вгрызается в нервные импульсы. Ты борешься за собственную жизнь, чего бы это не стоило. Даже на это чертовой, необитаемой планете. Ты Кларк Гриффин, небесная девочка, лидер сотни малолетних преступников и великая Ванхеда. истории о которой давно канули в небытие. Ты не сдашься просто так на благо разоренной Земле. И даже если на белом свете нет человека, который помнит твое имя, ты будешь помнить имена каждого потерянного тобой. Из-за тебя. За всех.
   Рокот, отдающийся на добрую милю вперед, затихает, когда ты глушишь двигатель ровера, готовая  очередной солнечный день потратить сидя на границах Полиса, в твоих воспоминаниях все еще жива та башня, окруженная небольшим торговым поселением, место где восседала великая Хеда, внутри уже не болит, при воспоминаниях о Лексе, лишь легонько щемит. Бездарная и бесполезная смерть, коей не положено было случиться войну. Тогда тебе, небесной, все это казалось нереальным, чем-то за грани возможного, выжившей цивилизацией, отголоски которой даже не смела мечтать, чтобы увидеть. Сейчас в округе клубилась лишь удушливая пыль и груда камней, некоторые кое как удалось растащить не угробив старенький ровер, выживший чудом, чтобы люди укрывшиеся в бункере со временем могли выйти. Со временем. Как долго ты была еще готова это повторять, словно мантру выученную наизусть. То самое "со временем", уже давно подошло, но на землю так никто не вышел. Земное — и восстанут они из пепла, теряло свои четкие очертания, когда ты, в очередной раз устанавливала у земли антенну, вслушиваясь в треск и шум радиоволн, такое привычный твой спутник  и верный слушатель. Потому, что других собеседников на том конце провода было не услышать, ты не была даже уверена, что там кто-то остался жить, а не выгорел в радиоактивном облаке, в не загерметизированом помещении. Как некогда сотни найденный тобой и Блейком, с наводки Джахи, который так стремился выжить. И выжил же, черт его раздери.
   Ты тяжело вздыхаешь, собираясь с мыслями, в очередной раз думая, что сказать. Где-то за твоей спиной, там, черз лобовое стекло наблюдает за твоей сгорбленной фигурой девочка, что не раз видела тебя практически сломленной, но не сломившейся до конца. http://funkyimg.com/i/2uwjY.gifВ твоих мыслях, слова Блейка звучат еще громче, чем тогда в небольшой комнате в Аркадии — надежда есть, мы все еще дышим. Непробиваемый оптимизм и вера в то, что они заслужили хотя бы чуточку покоя за все то, что пережили. Усмехаешься, растирая красные от недосыпа глаза, ладонью, вам нужно было к рассвету добраться до границ с бункером. И набирая побольше воздуха в легкие нажимаешь на кнопку, что отдается легким шорохом в динамике.
— Полис, если меня кто-нибудь слышит, ответьте, — голос твой хриплый, совершенно не похожий на тот, что некогда был многим знаком. пальцы соскальзывают с зажатой доселе кнопки, как когда то учила Рейс, в голове твоей нестройный счет до пятнадцати и обратно, вслушиваясь в мертвенную тишину в ответ.
— Полис, это Кларк Гриффин, — горький смех застрянет в твоем горле отчаянным кашлем, что раздирает слизистую и не дает нормально вздохнуть. Имя, данное тебе при рождении, сейчас кажется таким чужим. — Сегодня две тысячи сто девяносто девятый день после прихода Прамфайи, планета вот уже год пригодна для жизни. Как слышите?
   Радио непривычно хрипит, и, ты впервые, за долгое время думаешь о том, что, кажется, в ответ слышишь не просто ровные помехи, кои давно стали спутниками в таких разговорах в пустоту. А именно чей-то голос, забитый фоновым шумом. Непроизвольно задерживаешь дыхание.