пост нужен обязательно, чтобы обратившие внимание на вашу идею, сразу сориентировались, сможете ли вы сыграться

она больше не чувствует по зимнему холодного ветра, что щиплет бледные щеки, цепляется за темные волосы больно дергая растрепавшиеся пряди, сетуя на то, что вот она, королева великодушная, больше не обращает на него свое внимание.

больше некому рассказать сьюзен о чем шепчутся кроны деревьев в центральном парке или с воем в узких переулках гудит ветер — люси больше нет, канула в небытие, как мираж, болезненное воспоминание очередным, новым шрамом на и без того израненную душу. покойся с миром, королева люси, отважная.

больше никто не расскажет сьюзен о великом походе под парусами, когда соленые волны брызгами ласкают лицо, а палящее южное солнце приветливо греет  выбравшихся на палубу моряков, — эдмунда больше нет, воображаемые соленые брызги стынут на бледной коже дождевыми каплями, ведь кто-то должен оплакать потерю, раз у самой сьюзен совершенно нет на это сил; покойся с миром, король эдмунд, справедливый.

у нее в воспоминаниях бледнеющее лицо матери после отцовского звонка, последнее, что сьюзен точно никак не может вытерпеть, глухой фразой в телефонной трубке — утонул; сьюзен чувствует как подкашиваются ноги, воздух с глухим свистом покидает легкие, потому что нет более той спокойной уверенной силы, что могла бы удержать ее спину ровно. она подобно тысячелетней старухе оседает на пол, чувствует как в груди заходится заледенелое сердце, бьется о клетку из ребер, норовясь вывернуть наизнанку, а потом замирает.

  облачайся в свой траурный наряд, королева. пришло его время.
  покойся с миром питер, верховный правитель земель нарнийских.

осознание отдается затяжной болью застрявшего древка стрелы под ребрами, которое нет возможности вынуть, — истечешь кровью, но любой вздох, маленькая пытка, в которой дерево трется о реберную кость, цепляет неровные края раны — прижизненная агония — именно так, будь у сьюзен на это хоть немного сил, она описала бы свое состояние, на тихое и участливое, как ты девочка? что обронил профессор керк, умудренный сединами старец, чьи бесцветные от времени глаза пытливо вглядывались в бледное лицо сьюзен певенси.

она помнила его странным, но несомненно добрым стариком в доме которого они переживали бомбежку лондона. в тот момент перед ней стоял древний старец, чья кожа больше походила на истончившийся пергаментный лист, а самой сьюзен он напоминал древний и ветхий дух леса, когда тихим шепотом под шелест деревьев молвил, что они тоже прощаются, а в сьюзен закипал этот застарелый праведный гнев, с немым криком, что разрывал легкие, ведь ее никогда и никто не слушал в том, что не стоило лезть в этот треклятый шкаф.

нарния  — их сказочная страна, стала для них сущим проклятием. могилой всех светлых воспоминаний, что некогда хранились в ее сердце — шкатулкой пандоры, которую, даже зная об опасности все равно откроешь.

тогда ей казалось, что она больше никогда не отделается от этого звука, вина и отчаяние, что горчили на языке, преследовали сьюзен мерным стуком сырой земли о деревянную крышку гроба, — она медленно сходит с ума, под тонкой кожей век играют последние солнечные блики уходящего дня, пальцы ее облаченные в перчатки, что совершенно не грели, крутят два незамысловатых обруча — чародейские кольца, которые профессор некогда закопал в старом доме кеттерли, в лондоне.

одень желтое кольцо и оно перенесет тебя в лес между мирами, найдя нужный пруд одень зеленое и смело шагай — тихий голос профессора стирается за треском деревянных поленьев в камине. воем ветра в дымоходе, что разделяет ее молчаливое отчаяние.

  нарния призовет и ты откликнешься на зов, великодушная королева.

сьюзен никогда не расскажет о том, какой болью отзывается звук рога в ее душе, вскрывающимися ранами, что совсем недавно перестали кровоточить. холодными могильными камнями, что навечно скроют под собой тела правителей золотого века.

она больше не чувствует холодный ветер, оседающий на коже  каплями дождя, что  столь привычен в старой доброй англии. в ее воспоминаниях туманное, прости мама, прежде чем холодный обруч коснется пальца; прежде чем кожи коснется холод воды в пруду, о котором и говорил некогда профессор керк, в тот момент сьюзен кажется, что в какой-то совершенно незнакомой и несчастливой жизни, которая сьюзен певенси совершенно не нравится.

она больше не чувствует палящего южного солнца, которое приветливо ласкает ее кожу сквозь кроны деревьев, некому больше ей указать верный пусть. нарния, их маленькая большая тайна, что не помещалась больше в платяной шкаф, стоило когда-то люси ее открыть, встречала свою королеву теплым дуновением соленого ветра, что давал сьюзен надежду окзаться не так далеко от побережья, к которому их когда-то перенес зов рога, подаренного отцом рождеством.

  сказать по правде, она никогда хорошо не ориентировалась на местности.

нарния — оседала соленой горечью на языке и спрятанными в перчатку чародейскими кольцами,  с чувством полного разочарования в действительности, той самой, которую слишком долго пыталась отринуть. стараясь жить нормальной жизнью, утягивая за собой упирающуюся семью из последних сил, в которую их некогда заковал аслан, огласив как приговор — вы выросли, вам нет больше места в нарнии.

и совершенно фальшиво звучат в воспоминаниях слова после великой битвы с белой колдуньей, — кто единожды был королем и королевой, тот навсегда им останется в нарнии. вот она, великодушная, только в этом мире она себя чувствует гостьей незванной, что прокралась через заднюю дверь, лживой самозванкой, надевшей королевские шелка.

она, сьюзен великодушная, — пережиток славного прошлого, королева древности — насмешка над вековыми традициями, что давно канули в лету и поминаются лишь по большим праздникам и то, слишком редко, чтобы стать для обывателей чем-то большим, чем легенды и небылицы из минувшего славного прошлого.

потому что слишком долго она себя пыталась убедить, что этого самого прошлого — не существовало. нарния выдумка — просто фантазия маленькой девочки, что пыталась сбежать от суровой реальности второй мировой войны, так скоро прибившейся к пасмурному английскому берегу.
вот, только, та самая девочка, единственная, кто был прав.

сьюзен уже не чувствует боли, онемело, лишь всепоглощающую тоску, рвущуюся внутри  истошным криком той, что некогда попала в нарнию за братьями и младшей сестрой. вот, только, ее снова никто не слышит.

  а это уже ее вина.

реальность отдает мерным скрипом повозки по тракту, что змеится недалеко от восточного побережья моря, встречая на своем пути несколько хозяйств, пока не закончит свой путь у стен замка четырехтронного, от которого остается только звание, что испокон века у всех нарнийцев на слуху — кэр паравель, что сверкает своим возрожденным величием. перед глазами сьюзен все еще древние руины и напряженный голос брата младшего — его брали штурмом.

бодрый  голос жены возничего, не дает погрузиться в собственные мысли окончательно, для нее, странная спутница — диковинка, которую давненько не видывали на землях недалеко от границ с эттинсмуром.

реальность отдает блеском короны на венценосной голове короля каспиана десятого, коронованного волей златогривого аслана; и никто не заметит, как изменится лицо их спутницы при упоминании божества нарнийского, под шелест крон деревьев, что несут весть благую, которую сьюзен совершенно не разобрать без люси.

не такой она представляет их встречу, где за добродушным говором в очередном хозяйстве взгляд ее светлый цепляется за ворох одежды диковинной, что не успел хозяин убрать после ухода путника необычного, который ушел несколько часов назад; сердце ее заходится, когда она пускается в чащу лесную в попытке поймать призрак сквозь пальцы ускользающий под крики сердобольной женщины в спину, что ей обязательно нужно будет выйти к тракту, чтобы не заблудиться, и если повезет встретить их на дороге.

не такой она представляла их встречу, но даже среди шелеста листвы, тихого хруста веток под ногами, видеть брата живым,  — это в миллионы раз предпочтительней, дает надежду развеять страшную действительность, где закрывая глаза, под холодным светом звезд, чувствуешь, как под звуки осыпающейся земли из легких вышибает весь воздух — словно заживо хоронят, осознавая, что вот она живая, смотрит как содрогаются от рыданий плечи родной матери, а она больше не чувствует за спиной уверенного присутствия питера и больше ей не придется делить комнату вместе с люси, что повзрослела в один момент; упрашивать эдмунда вернуться хотя бы на рождественские праздники, потому что это важно для них, по сути, — с годами, важно было лишь ей одной, что так остервенело цеплялась за последние крупицы разваливающейся на части семьи. любой ценой.

вот она — живая, но внутри пустая, мертвая, обледенелая. смотрит, словно поверить не может, чувствуя как уголки глаз печет от слез, что так и не выплакала на могиле у младших, сжимая крепко зубы, чтобы хоть боль чувствовать, потому что больше ничего. пустота — та самая, что когда-то была до сотворения мира.

— прости, — шепот ее с трудом пробивается сквозь шум лесной, не имея возможности ответить на его порос правдиво. она плечами жмет, неловко, улыбку тянет на губы, руки протягивая, подходит осторожно, боится, что стоит сделать движение неправильное морок навеянный усталостью, что давит на ее плечи, с момента похорон, рассеет столь желанный образ. она, снова, останется одна. — прости, питер.

вот только она совершенно не знает за что именно извиняется, под молчаливыми свидетелями их скорой встречи, что никогда не расскажут чужим о том, что удалось услышать. ведь в ворохе мыслей и слов, которые она так и не успела сказать там в англии при жизни — столько важного, а получается лишь извинятся, так неловко: за слова обидные, что в пылу ссоры домашней были брошены; что не стояла рядом, с отцом, когда хоронили его, погружая тело в землю стылую, держа в руках ладонь матери подрагивающую; что выжила, неверой своей хранимая, как ангелами.

сьюзен цепляется пальцами подрагивающими в рубашку питера — разжать кулак боится, словно, снова в заснеженной равнине с сомнением смотрит на бобра говорящего; лишний раз глаза отвести, даже когда мерный скрип знакомой повозки заставляет глаза слипаться под тяжестью, а голос любопытной женщины больше не так сильно раздражает.

реальность опускается на великодушную густым сумраком, огнями зажигающимися на главной площади, мерным гомоном лавочников, зажигающих свет на прилавках и немногочисленных окнах домов, у подножия замка четырехтронного;

вот, только, сьюзен он совершенно не знаком.
столь же чуждый, как и нарния эта ее сердцу незнакомая и родная одновременно. она вглядывается  в лицо брата старшего, пытаясь понять, что чувствует тот, смотря на стены каменные, некогда служившие им бастионом и убежищем.

нарния, их сказочная страна, больше не ждет своих королей прошлого.

приветливое южное солнце уходит за горизонт, окрашивая побережье в кроваво алый; именно так, когда-то, уходило за горизонт и их правление.